Остались позади гуменники, картофельник, яровое поле. Вот дорога пошла под уклон, к лесочку. У опушки показались Никанор и Глафира. Я было замедлил шаг, чтобы на встречаться с ними, но они дождались меня:
— Лесочком-то небось лучше вместях идти. Кхе-хе… — недобро ухмыльнулся Никанор.
Крупнотелый, грузный, в ватной фуфайке, он стоял, как замшелый пень.
— Ничего, и один не заблужусь, — ответил я, проходя вперед, не убавив, не прибавив шагу.
— Гляди, какой смелый! — тронувшись следом за иной, сказал Никанор. — Ну, посмотрим!..
Я промолчал. Но Никанор не отступался.
— Значит, на своем будешь стоять? — в самый затылок выдохнул он мне. — Шинкари, мол, самогонщики и все такое…
— А кто же вы? — полуобернувшись, огрызнулся я.
— Ты, паря, потише. В лесу, гляди, как аукнется, так и откликнется…
Угрожать? Я опять оглянулся. Брови у Никанора были насуплены, ступал он плотно, стуча о землю суковатым батогом. Высокая красивая Глафира с упреком косила на меня черными глазами. В них читалось: «Вон ты какой. Даже сейчас задираешь». И укоризненно сжала губы:
— Писака. Герой!..
Я ничего не ответил ей.
Нет, не идти на суд я не мог. Сам написал, самому надо и отстаивать свою правоту. Отстаивать, не глядя на злобившихся защитников Никанора, вроде мрачного старикана Птахина. Да и злобились-то ведь немногие. Большинство было довольно, что появилась заметка. Юрово зашумело: «Никанора-то как припечатали. С патретом! Этакий самогонный черт с когтями. Кузькина работа. Ой, пострел. Что-то теперь будет… Если бы всем им крышка, шинкарям проклятым…»
Никанор, однако, не думал, что дело дойдет до суда. Припрятав самогонный змеевик, он куда-то съездил, кого-то, по слухам, усладил. Но принесли повестку, пришлось собираться…
И все же он был уверен, что оправдается.
— Там знают, кому поверить… — шипел и шипел мне в затылок. — Поганый будет денек у тебя. Пожалеешь!
Я сжал губы: пусть злятся, а сло́ва у меня ему не вырвать. И еще: не отстать ли от них, не идти ли на расстоянии? Но нет, отставать не надо: Никанор посчитает, что трушу. Будь что будет!
Однако хотелось — поскорей бы кончался лес. А он тянулся бесконечно. Угрюмо шумели сосны и ели, надоедливо шепелявили осины, как-то тоскливо тенькали какие-то пичужки.
Дорога становилась все глуше. Я оглянулся: где мы, туда ли идем? Никанор толкнул меня.
— Иди, иди! Аль в штаны наклал, консомолец? — обнажил он в ухмылке редкие желтые зубы.
— Убери руки! — дернул я плечом.
— Гли-ко, ершится. Да я тебя чичас… — замахнулся он.
Но Глафира перехватила его руку.
— Не надо, тятя, не трогай Кузю. Разве бы он написал, если бы не его мамочка? Наговорила, наревела…
— Маму не задевай! — крикнул я.
— Подумаешь, обидели твою мамулю, — бросила Глафира. — Что мы, каменны палаты нажили от того, что твой батька выпивал? Держали бы тогда его на привязи. Мне, что ли, он нужен? Только от доброты душевной и привечали…
«Доброта! Молчали бы лучше!» Я прибавил шагу. Вскоре показалась широкая река, напоенная дождями. Никанор покричал перевозчика, никто не отозвался. Тогда он спустился к кустам, отвязал лодку и, посмотрев на противоположный безлюдный берег, буркнул:
— Поскорее!
Выехав на середину реки, Никанор вдруг остановил лодку и рывком вынул из уключины весло. Угрожающе нависло оно над моей головой.
— Поговорим ишшо напоследок, самое время здеся, на середке-то… — расплылся он в недоброй усмешке. — Говори, как на духу, что покажешь на суде?
Я молчал.
— Ты что — молвы лишился?
Я поднял голову:
— Бей! Чего же? Ну!..
Он, видно, не ожидал этого и какое-то время глядел на меня оторопело.
— Ага, сам трусишь. Сам! — забыв страх, продолжал я кричать. — И на суде будешь трусить! Я все скажу, все, все!..
— Тих-хо! — зыкнул Никанор.
Но я уже ничего не боялся.
Обратно я шел один. До перевоза дошел еще засветло, но в лес вошел, когда уже стемнело. Никанор и Глафира остались ночевать в деревне — назавтра им нужно было явиться к секретарю суда за приговором.
У ближнего перекрестка я повернул на торную дорогу, что вела в село. Там была больница, там лежал Топников. Я шел к нему. Хоть приговор и был вынесен, но для себя я не считал суд оконченным. Еще партийный секретарь не сказал своего слова.
Нет, я не сдрейфил на суде, рассказал все. При этом я то и дело взглядывал в зал, стараясь отыскать среди собравшихся Петра, но его не было, видно, дела задержали.