Снова и снова приходила на память подгородная коммуна. Там-то уж, конечно, все вспахано, плуги у них не хуже силантьевских, да и лошади едва ли уступят его битюгам.
— Была бы у нас коммуна… — подсаживался я к отцу, пытаясь вызвать его на разговор. Но он отвечал одно и то же:
— Наших не стронешь.
— А как же теперь быть?
— Не знаю…
Каким-то апатичным стал отец.
Но надо что-то делать. Всей комсомолией собрались мы в избе-читальне. Нюрка пришла с матерью Степанидой. Попросив позволения послушать наш разговор, Степанида села в сторонке, притихла, стараясь быть незамеченной. Последнее время очень уставала она, но старалась везде успеть — и в лавке, где торговала с утра до вечера, и в делегатских делах, а теперь вот еще подключилась и к нам. Мужики побаивались Степаниды, перцовские же бабы души не чаяли в своей заступнице. Как порой ни разбушуется иной подвыпивший мужик, зверем идя на жену, она враз утихомирит его. Пусть хоть кол, хоть нож в руках буяна, не побоится, обезоружит да еще и свяжет, а кто не первый раз скандалы учиняет, того и в сельсовет приволочет, заставит председателя акт составить. Раньше перцовские бабы знали только свой порог, на собрания ходили одни мужики. А Степанида все перевернула вверх дном: крестьянок, даже самых робких, гурьбой приводила на сходы и рассаживала на передних скамейках. Мало того, собирала и чисто «бабьи собрания».
Присутствие Степаниды вначале стесняло нас, поэтому она приподнялась и спросила, не уйти ли ей (а у самой этакая лукавинка в глазах).
— Сиди, тетка Степа, — остановил ее Никола, — мы счас разговоримся. — И поглядел на каждого: — У кого какие предложения насчет земли? Я думал — этакой бы насос сделать, мигом бы напоили ее.
— Загнул! — шевельнула крутыми плечами Нюрка.
— А что? — брыкнулся Никола. — Были бы трубы, я бы сковал.
— В деревне не насобираем? — спросил Панко.
— Где там, их ведь много надо.
— А если адреснуться в город? — предложил Шаша Шмирнов, только что приехавший из города на побывку. Он уже считал себя «рабочим классом», так как с весны перешел от своего родича в швейную мастерскую. — Давайте попросим, а?
— А кто там припас для нас? — опять возразила Нюрка.
— Ну так жди дождей, иди к попику да помолись! — обозлился Никола.
— Снова здорово! — подала голос Степанида. — Этак вы, ребятки, ни до чего не договоритесь.
— А что ты предлагаешь, тетя Степа?
— Я ж сказала, что пришла послушать… — хитровато усмехнулась она. — Толкуйте!
Опять разгорелись споры. Ничего не придумав, мы решили написать о деревенской беде в газету (это мне поручили) и коллективное письмо партийному секретарю, благо Топников, как стало известно, вышел из больницы.
— Дело! — похвалила Степанида. — Пишите, а я отнесу и письмо и заметку, как раз послезавтра пойду в комитет.
Она ушла, а мы остались — на повестке дня стояло еще «разное», без «разного» наши собрания не проходили. На правах секретаря ячейки я спросил, у кого что есть для обсуждения.
— Да обо всем уж говорено, — откликнулась Нюрка. — Об одном только…
— Предлагай!
— Слышала я — треплются у нас некоторые, будто у комсомольцев все общее, даже девчонки. И что все без всякой любви… Может, поэтому девчонки и не идут к нам. Одна я, как неприкаянная. Вот бы и обсудить про любовь… — Нюрка зардела, как маков цвет.
— Нашла вопросик! — буркнул Никола, который и вправду считал, что любовь и вообще всякое амурничание не к лицу комсомольцу, что придумано это беспартийными в старые времена. — Я против! — заявил он.
Нюрка было возразила, обратившись за поддержкой к Панку и Шаше, но те хранили молчание, Никола же стоял на своем: никаких любовных вопросов, амурничание может только размагнитить ячейку. Комсомольцы, сказал он, должны быть железными, как Рахметов, что на острые гвозди ложился. Любовь — пережиток!
— Где это ты вычитал? — спросил я.
— Чего тут вычитывать? — удивился Никола. — Сам ты сколько маялся? Забыл?..
Доводы его были непробивные. Решили предложение его записать в протокол. Нюрка, однако, долго колебалась, голосовать или не голосовать за это, все же руку подняла. Быть железными, так уж не одним мальчишкам, а всем!