Трактор зашумел и тронулся, окутываясь сизым дымком; лемехи, чиркнув по корке земли, медленно, с натугой стали впиваться в нее; и вот уже начал подниматься от среза первый, а за ним и второй пласт. Вздыбившись, обнажив в последний раз засохшие стебли сурепки и осота, пласты, разламываясь на крупные комки, ложились в два ровных ряда, а за ними тянулась глубокая борозда.
Будто сговорившись, все разом бросились за трактором, крича на все лады, восторженно и удивленно. Отец бежал по борозде, размахивая фуражкой: пашню не мните, сторонкой, сторонкой. Часто он наклонялся, брал пригоршни земли, с надеждой глядел на нее, сухую, но все же поднятую, и в глазах его засветились слезинки радости.
И гудел, многоголосо гудел народ.
— Вот это коняга! За десяток наших берет!
— Силища!
— И, поди ты, свой, советский!
— А что мы, щи лаптем хлебаем?
— Эй, дядька Андрей, сколь рук такую глыбищу ковали? Поди, тыщи? Машина-то, а?
— Смышлен фабричный народ!
— Гли-ко, гли, борзее приударил. Догоняй!
Шли, бежали люди за трактором, вдыхая его теплый дымок. На дороге осталась лишь Лизуха, но тоже глядела только на трактор. Что она думала в эти минуты? Быть может, вспомнила о своем отце, который всю жизнь надеялся на подачки Силантия, с помощью него и хотел выйти в люди, да так и не вышел? Гнедой, приведенный на их двор Силантием, простоял недолго. Как только кончился подсчет тягла и доходов для обложения сельхозналогом, богатый родич снова увел лошадь к себе. Вскоре после этого Осип Рыбкин и повесился. А может быть, вспомнила о страшных проповедях шачинского священника, который не уставал пугать верующих скорым пришествием Железного змия, грозившего яко прах вытоптать все поля, все нивы? Вспомнила и, может, подумала: если трактор и есть этот «змий», то почему он не вытаптывает, а поднимает землю?
Она отпрянула в сторону, когда трактор стал приближаться к дороге, шумя и лязгая и как бы все вырастая. Но Топников, увидя Лизуху, притормозил трактор и крикнул ей, где ее полоса. Лизуха указала на межу: за ней.
— Пахать?
Лизуха кивнула и тут же отрицательно повертела головой и повернула к деревне.
— Вот и пойми!
— А и понимать нечего: паши, Михайлыч, подряд, — сказал кузнец.
— Все согласны? — захотел уточнить Топников.
— Все! Все!! — послышались голоса.
— Тогда вот что: прицепить бы еще парочку борон, за один присест я и забороную поле.
— Неужто возьмет и бороны?
— Возьмет! — широко улыбнулся Топников, приоткрыв спекшиеся и посеревшие от пыли губы.
Бороны притащили мы с Николой от кузницы, выбрали которые покрепче, с железными зубьями. Чтобы они не прыгали по пашне, положили на них здоровенные булыги. Ловко пошло дело. Пласты так разрыхлялись, что хоть сейчас же иди и рассевай зерно.
Долго не уходили люди с поля, о других делах в этот день никто, должно быть, и не думал. Но дольше всех оставалась в поле мальчишня. Мы — Никола, Панко и я — по очереди подвозили на тачке воду, заливали перегревшийся радиатор. Трактор беспрерывно гудел, Топников не слезал с него, только когда бабы принесли ему молока, студеного, с погребка, он, горбясь, поднялся, спрыгнул на землю и сел, спустив ноги в борозду. Двигатель он заглушил. Пусть, сказал, поостынет.
— А как свой-то мотор, Михайлыч? — подсел к нему отец.
— Барахлит. В капиталке пришлось побывать… — сделав несколько глотков, ответил Топников.
— Сказывал Кузя.
— А сам-то как? — в свою очередь поинтересовался Топников, вытирая с подбородка капельки молока.
Отец не любил жаловаться на свое здоровье и ответил, что теперь он герой — один глаз починил, свет вольный стал как на ладошке.
— В лавку не тянет, на старое место?
— Сказать — сознаться, так к бутылке тянет. Черед пришел. Маюсь.
— Надо держаться, Петрович. Раз-другой поборешь себя — потом будет легче. Демобилизовываться нам, солдатам, не с руки. Впереди — новый фронт.
— Новый? — подошел к Топникову кузнец. — Не опять ли заморские зашевелились? Далеко — близко этот фронт?
— Близко! Здесь он будет. У этих меж…
Дядя Андрей удивленно пожал плечами.
— Не возьму в толк. С кем воевать-то? С мужиками аль с бабами?
— С кулаками. Вы думаете, так и усидите на своих клочках земли этакими вольными гражданами? Кулаки зря время не теряют. Почему, к примеру, Лизуха не сказала, пахать или нет ее полосу? Да она уже не Лизухина, а Силантьева. Таких полосок у Силантия небось уж немало.