— Сами-то небось с портфелями ходите, начальничаете?
— Начальничаем… Я в конюшне, над лошадьми, — усмехнулся Фрол. — А Демьян в поле — навоз там буртует…
— Середняков сколь в колхозе?
— Маловато. Больше неимущих. На вас надеемся.
— Это как на нас?
— А так: ежели свою не поднимете артель, так давайте общую строить. Живем не так уж далеко друг от друга.
— Ишь ты, подъехали. Нет уж, мы сами с усами.
— Хватит говорильни, давайте постановлять! — потребовал Софрон.
Я затаил дыхание: что решится?
Голосование не утешило нас. За восстановление колхоза поднялось всего шесть рук, из них три наши, комсомольские. Против — никого, воздержавшихся тоже. Софрон захлопал толстыми губами:
— Это как же понять прикажете, разлюбезные товарищи-граждане? Особую директиву, что ли, вам писать?
В ответ — молчание. Тогда Софрон подхватил со стола бумаги, дернул меня за руку:
— Пойдем, Кузьма, а они пускай одумаются. Должны.
На улице подкатился к нам Митя.
— К Афоне бегите, там Петр лохматого забирает.
— Динь, динь, динь…
Звенел, заливался маленький колокол у часовни. Колокол этот был запретный, разрешалось звонить в него только при пожарах, когда требовалось срочно людей поднимать. А тут никакого пожара. Но колокол надрывался, сзывал народ. Старалась десятская Дарья. В спешке мужики и бабы выбегали на улицу в чем попало. На вопрос, что случилось, Дарья показывала на дорогу, ведущую в Перцово.
— Бандюгу поймали, в сельсовет повели.
Петр только-только начал допрос, как сельсовет наполнился народом. Кроме юровских пришли и перцовские. Толпа напирала на стол, по одну сторону которого сидели Петр и Софрон, по другую неизвестный, а мы с Николой стояли заместо охраны. Софрон то и дело вскакивал, прося разойтись, чтобы не помешать допросу.
— Не помешаем! — неслось в ответ. — Мы токо поглядим, каков этот невидимка… Он, что ли, на секретарей охотился?
— Господи, да это никак Еремка. Старший Силантьев отпрыск.
— Не путаете ли? Тот считался погибшим на войне.
— Эй, Еремка, сказывайся: ты или не ты? Слышь, невидимка?
«Невидимка» не отвечал; наклонившись, он затравленно озирался. Угловатое лицо его было бледно-серым, должно быть, давно не видело света. На щеках, на остром подбородке торчали недобритые клочка бороды.
— Петр, это Еремка али нет?
— Пока не признается…
— Где Силантий? В коридоре? Давай сюда, можо, он узнает…
— Говори — твой?
Умел держаться на народе «культурный хозяин». Взглянул на неизвестного, замотал головой:
— Не знаю такого!
— Погляди хорошенько? — потребовал Петр.
— И глядеть нече. Мертвые не воскресают… У меня вот и справка… — порылся Силантий дрожащими руками в карманах. — Вот она, вот!.. Не верите? Да я в таком разе его, басурмана, недотепу, могу сам сейчас порешить…
Он замахнулся, незнакомец в испуге и недоумении вскрикнул:
— Ба-атя!..
Пока Силантий приходил в себя, Софрон заставил меня порыться в церковных книгах, уточнить год рождения Силантьева сынка, и когда я сделал это, Петр объявил:
— Теперь, дезертир Ратьков Еремей Силантьев, начнем серьезный разговор. — Он обмакнул перо в чернильницу, приготовился записывать показания.
Еремка покосился на обрез, стоявший в углу, до которого всего шагов пять, и вдруг напружинился весь, готовый броситься к своему оружию, с которым он только и бывал смел, но Петр предупредил:
— Бесполезно, обрез разряжен.
— А-а-а, — скрежетнул он гнилыми зубами. — Успели. Пиши, голь!..
— А ты потише! — предупредили его мужики.
Еремка сжался. Понял: карты его биты, никто за него не заступится. Мог бы, конечно, Афоня что-нибудь сказать в его защиту, у него ведь накрыли преступника, но тот молчал. А другие? Он кого-то поискал глазами среди собравшихся, но, видно, не нашел и опять скрежетнул. Похож он был сейчас на загнанного зверя. Может, в эту минуту перед ним сквозь хмарь пережитого им времени проносилась собственная жизнь, оказавшаяся никому не нужной. Скривив губы, он начал говорить.
Как-то жутковато было слушать и сознавать, что перед тобой враг, что столько лет он тайком ходил по той же земле, по которой ходили все.
Говорил Еремка отрывисто, как бы выплевывая слова.
— Спрашиваете, кто стрелял в Топникова? Ну, я и другие дезертиры. Когда началась облава, те, другие, убежали, скрылись, больше их не видел. Наверно, переловили. А я спасся. Известие о моей смерти в гражданскую — подделка. Я и до фронта-то не доехал, ночью сиганул с поезда. Ребро сломал, чуть не сдох.