Мать выбегала за двери, думала, что туда петух забрался, а Зубов, увидев ее, после кукареканья начинал еще и кудахтать.
— Эко придумал полошить людей, — выговаривала ему мать.
— А что сделаешь, коль при царе ишшо такой голос достался мне, — смеялся негромко старик.
Пройдя к передней лавке и смахнув с нее полой зипуна воображаемую пыль, начинал принюхиваться.
— А у тебя, Марья, надо быть, щами пахнет. Неужто угадал?
— Налить, что ли?
— Не смею обижать хозяйку: плесни ополомничек-другой. Хоть и сыт — на неделе хлебал щи у Митрия, — а так и быть, отпробую и твои, — великодушно соглашался Зубов и подвигался к столу.
Мать ставила перед ним полную миску.
— Куды столько? Это мне на неделю.
Но сам расправлялся со щами за несколько минут. Затем ел картошку с соленым огурцом и чаевничал, купая в блюдечке кольца усов. После этого закуривал и справлялся:
— Сарай-то не заперт?
— Нет. Кто на солому позарится?
— Пойду, коли.
Во многом он походил на Швального. Оба были бездомные, но с золотыми руками. Как-то я спросил дедушку, что, наверное, надоело резать солому. В ответ услышал:
— Дд-ык про меня что говорить: я вечный работник.
— Дедо, а что ты заработал? Избы у тебя так и нет.
— Избы! Ишь че захотел! — затряс он бородой, рассердившись на меня за этот неприятный для него вопрос. Но прошла минута-другая, и глаза его начинали теплеть. Всерьез хвалился: — Да я, если хошь знать, самый богатый и сильный. Сложи-ка всю-то перемолотую солому в одну кучу, што получится? А целые Карпаты! Один человек и стоко, а?
Гордился старый своей работой.
Но сейчас Зубов пролеживал кости, не вставал, никуда не ходил. Сердобольная тетка Палаша трогала его за костистое плечо, просила:
— Кукарекни хоть, янгиль мой.
Он отмахивался: отстань!
Я позвал его в колхоз.
— Нахлебничать?
Как подгородный дедо-тятя ответил. Все старики, что ли, такие гордые?
— Сторож на мельнице нужен.
— Лежать, значит, как здеся? Погожу. — Найдутся и другие работы. Скоро вот косить будем.
— Косить — это дело, особливо стога метать. Прежде приходилось, любил. Но до косьбы, гляди-ко, палкой не докинешь. Погожу… Голи у вас и без меня хватает. Хотя голь, — ухмыльнулся старик, — распахала все, аж пустыри! Когда это бывало? Да-а…
Он опять лег. Бороденка прикрыла тощую грудь, глаза упрямо глядели куда-то в одну точку. Нет, он не торопился уходить из Юрова, что-то держало его здесь. Лежал он на своем зипуне, под головой — шапка, седые волосы разметались по сторонам, сухонькое морщинистое лицо покоилось в них, как в окладе. Уж очень стар показался он в этот раз, куда старее, чем это было несколько дней назад, когда он ехал на тракторе. Я не утерпел, спросил, сколько ему лет. Он пожал плечами:
— При царе было шесть десятков, а скоко теперь, не считал…
Но тут же погрозил мне:
— А ты, паря, не пытай о годах. Авось поживем. Мне бы токо…
Замолчал. Да, что-то было у него на душе, что-то держало его. Как-то заговорил о Силантии. Вот-де на кого похрястал. У других все солома да солома, а у этого клевер. Клевер и резал, мельчил.
Заговорил старик как раз накануне суда, в ожидании которого столько дней жила деревня.
— Не знаешь, отпустят — нет его?
— А на что он потребовался тебе?
— Надобен… Ты, слышно, тоже пойдешь на суд?
— Вызывают.
— Сходи, господи благослови тя, — зачем-то перекрестил он меня.
Судили Силантия, Еремку и Афоню в городе. Кроме свидетелей, пришли из Юрова и «незваные», среди них были Юда и Дарья, Галинкина мать. Дарья прошла вперед, а Юда приткнулся позади всех. Пришел на суд и Петр, только поговорить с ним не пришлось: меня, Николу и других свидетелей держали в отдельной комнате. Но в зале, когда я давал показания, увидел его и заметил, как он кивнул: не теряйся, мол, всю правду выкладывай.
После суда Петр увел нас с Николой на станцию в буфет, заказал ситро, бутерброды.
Потом начал выкладывать из сумки конфеты, затвердевшие, с потертыми бумажками — видно давненько хранил их — и всю эту драгоценность пододвинул мне.
— Скромному сыщику передай, Мите-беленькому. Не возражаешь, Никола? — обернулся к нему.
— Митька наш, железный!
— Да, хлопцы, железными мы и должны быть. Не забыли, что говорил Топников — не размагничиваться! Нашему брату, видно, долго не придется расставаться с этой штуковиной, — Петр похлопал по кобуре. — Выручалка. Поэтому, если хотите знать, я и в милицию пошел.
— Железо — надежное дело, — одобрительно произнес Никола.