Безвыездно сидела на месте только Валентина Александровна. Нередко ей приходилось оставаться одной: она и правила заметки, и верстала, и подписывала номер в свет. Всех она могла заменить, но ее — никто, и Буранов называл ее «Валентиной незаменимой». Зато уж в выходной день редактор отдавал ей в полное распоряжение Буланка, на котором она выезжала с больным мужем то в загородный бор, то на вексинские пески под солнечный зонтик.
Сам Болдырев, в каком бы дальнем углу района ни был, а на воскресенье обязательно возвращался домой, чтобы утром, на зорьке, отправиться на рыбалку. Отдыхал он только там, на рыбалке. Не заезжая еще домой, вечером стукал мне в окошко.
— Готов ли?
Меня он числил своим постоянным напарником. И если я отвечал, что все собрано — и удочки и насадки, — назначал час выхода. Утром, еще в потемках, мы катили на «одиннадцатом номере», то есть пешком, километров за шесть-семь от города на вексинские омута.
Напрасно было заводить в это время с ним разговор о газетных и житейских делах, он отмахивался, шел молча, только время от времени прислушиваясь, откуда дует ветерок, удачливый ли, или восточный, который не приносит счастья рыболовам. Молча, с величайшей осторожностью подходил к реке, садился под куст и закидывал удочку.
Меня он, как мог, опекал. С его рекомендацией поступал я в заочный сектор института журналистики. А когда в институте заколебались, стоит ли принимать «дезертира» (помнили мой уход с курсов), редактор позвонил, рассказал о причине ухода и поручился за меня. Правду сказать, так и я, несмотря на давнишнее желание, какое-то время колебался. И началось это со встречи с Яковлевым. Не удалось Яковлеву уберечься от тех, кто давно хотел свести счеты с ним, горячим, неуступчивым партийцем: ночью из-за угла напали, сильно избили. С повязкой на голове заглянул он ко мне и с обычной усмешкой поведал, как было дело.
— Зело постарались благодетели, внушительных фонариков наставили, — ощупывая сквозь повязку шишки, шутил он. — Что теперь не ходить по ночам с такими светильниками…
— А если серьезно? — спросил тогда я.
— Серьезно: трудновато сейчас у нас. Строим, за электростанцию снова взялись, делаем коровники, задумали построить колхозный клуб. А на полях — новые севообороты вводим. Нынче впервые посеяли пшеницу, гречку. Приезжай — угостим пирогом и кашей. В общем — хозяйство ширится. Знаешь, сколь теперь в нашей «Борьбе»? Шесть деревень и два хутора, без малого сто пятьдесят хозяйств! Думали ли мы вначале, что так раздуем дело? Начинали-то с нуля да единички. Но, понимаешь, крепких и знающих людей маловато. Иные мужики еще с оглядкой ходят. Раз, мол, не побоялись напасть на председателя, то не больно-то нужно высовываться. Но, ничего, пугливые со временем осмелеют. Надо думать — выдюжим!
Меня он спросил, не тянет ли обратно в Юрово. Ничего толком я не ответил. Но когда Яковлев уехал, задумался: а не податься ли опять в помощники к нему? Там, в Юрове, у родителей, на сыродельне и Таня, когда-то еще она вернется сюда, в город. После разговора с председателем показалось мне, что и простора и захватывающих дел в деревне сейчас больше. Подумал и о полуслепом отце. Как ему трудно с таким здоровьем управлять фермой. В ком он найдет опору?
Сказал о своих сомнениях редактору. Тот нахмурился, молча смотрел на меня.
— Ты какому делу вздумал изменить, — наконец тихо спросил он. (Только позже понял я, что журналистика для Болдырева была святым делом, что с ней он смолоду связал свою жизнь.) — Ишь, журналистика ему приелась. Да уж знаешь ли ты, что такое газетчик, журналист?
— Знаю.
— Нет, знаю, плохо знаешь, раз зашатался. Так вот, слушай. Слушай, что Ленин сказал, первейший, самый главный журналист России. — Болдырев на миг зажмурился, вспоминая. — Да, вот: «Без журналистского аппарата ни одно массовое движение не может обойтись в сколько-нибудь цивилизованной стране». Понял: ни одно массовое движение! А значит — и колхозное!
— Я хотел сказать…
— Нет, ты слушай, — не дал говорить мне разгорячившийся редактор. — Я, может, больше не буду повторять азы. А сейчас приходится. С чего Ленин начинал строить нашу сильную партию? С постановки общерусской газеты, с журналистского дела.
— Да это известно мне, — опять было встрял я.
— Вопрос, как известно: как факт истории или как руководство к действию. Так вот: учиться, серьезно учиться тебе надо!
— А как быть с колхозом?
— Давай по совету Ленина и начнем с постановки газеты. В колхозе! С выездной редакцией поезжай в свою «Борьбу». Черемушкина можешь забрать с собой, а мы уж тут как-нибудь…