На это старик отвечал так:
— Дармовая работенка, по моему разумению, та, Иона Васильич, в коей нужды у людей нету. Не всяк в сукно рядится. Разные достатки, разное, выходит оно, к шитье…
Ой, дедко, дедко, какой ты мудрый. Может, с тобой и я когда-нибудь полюблю портновское ремесло здесь, на дальней подгородчине.
Урок работодателя
Как-то Иона полнедели пропадал в поисках «суконной работы», а мы с Швальным продолжали тачать полушубки. Наконец от него пришла весть, что он находится в богатом хуторе, куда и нам велит немедля явиться.
Собрались. Утро выдалось морозное. Под ногами поскрипывал снег. Выстроившиеся по обочинам дороги березы-вековухи, густо выбеленные инеем, стояли с замершими окоченевшими ветками, только одинокие листочки, чудом уцелевшие на макушках, чуть-чуть колебалась.
С восходом солнца на березах загорелось множество крохотных звездочек. Потухали одни, вспыхивали другие. А когда солнце поднялось, по сторонам его, чуть ли не от самой земли, поднялись красноватые столбы, зажигая небо. Я дернул Швального за рукав.
— Видишь, дедушка, на небе-то…
— А-а, зимнюю радугу? — откликнулся он. — Как же не видеть! К затяжным морозам это. — И тотчас поежился в своем зипунишке.
Сейчас он не был расположен к разговору. Больше того, вроде бы не в духе был. А меня тишина утра, с этими звездочками на деревьях, с красной радугой, настраивала на какой-то необыкновенный лад.
Но все раздумья мои разом оборвались, когда Швальный ткнул меня в бок:
— Вона, сам катит. Гляди-ка!
И верно, навстречу нам быстро шагал, размахивая руками, Иона. Поравнявшись с нами, он зачастил:
— Чего вы там застряли? Скорехонько на хутор! Нашел подходящую работку в хорошем доме. Живо, живо!
Предвкушая удовольствие, он потирал руки.
Через полчаса, не больше, мы уже были на хуторе. Стоял он вдали от деревень, у ключевой речушки, которая, несмотря на холод, не замерзла, бойко прыгала по камням среди обледеневших, в куржаке, берегов. Через ручеек нависал мостик, а за ним перед омутом виднелся и дом, большой, обшитый тесом, с верандой, башенкой и шпилем. Должно быть, на городской манер делался. Не ошибся Иона: дом и впрямь хороший нашел. Подойдя к дверцам палисадника, мы увидели матерую серую собаку, похожую на волка. Она спокойно пропустила нас во двор, но когда мы стали подниматься на крыльцо, неожиданно загородила дорогу и заурчала, обнажив клыки.
Пришлось потоптаться на крыльце, пока на вышел хозяин, который, что сразу бросилось в глаза, отличался от других: был в меховой накидке и вязаной шапочке с кисточкой, дородный, с седеющей бородкой, расчесанной на пробор. Не мужик, а барин какой-то. Он успокоил собаку и повел нас в дом.
Поселились мы в комнатке, по соседству с кухней. Единственное окно выходило во двор, где на подметенной дорожке, между птичником и банькой, разгуливали индюки.
Только мы разделись, вытерли отпотевшую с мороза машину, как хозяин ввел в комнатушку дочку лет семнадцати, голенастую, плоскогрудую, в легких туфельках.
— Сначала сшейте Сонечке пальто. Материал — вот! — положил он на стол кусок плюша. — Воротник после принесу. Серый каракуль. Как думаете, подойдет такой? — спросил Иону.
— Добрейше! Серый, с этаким серебристым отливом сейчас в моде, — ответил Иона с подчеркнутым знанием дела и, оглядев черные, спадающие на плечи девушке волосы, добавил: — Серое к черному — отменный контраст!
В разговоре с важными заказчиками Иона старался говорить цветисто, кудревато, прибегая к этаким «недеревенским» словечкам. Внимание двухбородого привлекло к нему уже одно это слово «контраст».
— Вы, позвольте спросить, горожанин? — поинтересовался он.
— Самую краткость пришлось пожить в Костроме, — отозвался Иона, потрогав бачки. — Но время, знаете…
— Да, смутное, — подхватил двухбородый. — Но, — как бы отвечая не столько Ионе, сколько себе, сказал: — Не все потеряно. Не все…
Иона был в хорошем настроении. Тотчас после снятия мерки раскрыл саквояж — по домам он ходил только с ним, мешок оставил в Уникове — вытащил сверток патронок и, выбрав из них нужные, принялся кроить. Да, аршин ему не потребовался. Его заменяли патронки, которые он брал в руки бережно, как нечто бьющееся, хрупкое. Никому он не доверял свои выкройки, даже Швальному, считал их драгоценными.
Ночью, ложась спать, я тихонько спросил Швального, сколько заплатил Иона за дорогие патронки. Старик ответил, что платил не деньгами. И, повернувшись ко мне, тоже шепотком принялся рассказывать.