— Лет пяток, может и помене, робил он в городе у Калиновича. Знаменитый был портной, о-о! Обшивал всю городскую знать, очинно отменно шил. И какую бы цену ни назначал — платили. Каменный особняк завел на главной улице, с окнами на тальянский манер. Ионе он тоже не скупо платил, это уж доподлинно я знаю. Но ему, гляди, не столь деньги нужны были в ту пору, сколь калиновичские секреты шитья. Сказывают, спал и видел себя таким же известным швецом, как и Калинович, подумывал и о своем домике в городе. Ключик же к умельству и, само собой, к достатку видел как раз в патронках, по которым тот швец мог кроить модные вещи. При последнем расчете он и упросил того Калиновича заплатить ему выкройками. Но в городе не удалось ему обосноваться — и без него хватало там нашего брата. Тогда, вишь, и подался на подгородчину, здесь порешил пускать корни.
Старик прислушался, не проснулся ли Иона, но тот сладко храпел.
— Спит, как праведник. Хочешь, и про другую тайну скажу.
— Про какую?
— Его, того-этого, вовсе не Ионой звать. Наречен был Иваном. Но, вишь, не понравилось. Простое, дескать, больно имя, не по-городскому слышится. Ну к переменил на Иону. Что и говорить, редкое, замысловатое имечко! — Сразу же Швальный и предупредил меня: — Ты не вздумай спрашивать его об этом, меня не выдавай и себя побереги. Он такой…
Старик, не закончив фразы, замолчал.
Но я понял, что он хотел чем-то припугнуть меня. Однако после того, как я узнал о тайне получения драгоценных патронок, по которым Иона теперь свободно кроил любые вещи, он в моих глазах, вопреки предупреждению старика, неожиданно поднялся. Вот это, думал я, ворочаясь на жестком соломенном матрасе, человек — захотел и добился своего. Вот это сила воли, настойчивость!
На память приходила то ли сказка, то ли быль, прочитанная у Алексея на чердаке, об одном гончаре, получившем от грозного царя Ивана строжайшее повеление сделать ему из глины, такую посуду, которая была бы лучше заморской серебряной, медной и оловянной и подавалась бы на всех пирах, и о том, как этот гончар не устрашился, взялся за дело. Пораскинув умом, он понял, что надобно добыть глину особую, с золотистой искрой. Целую юру гончар ископал, дни и ночи не выпускал из рук заступа, а когда валился с ног, копал лежа. И что же — напал-таки на цельную жилу, которая словно солнышко заблистала. И стал делать невиданной красоты посуду. Царь за это велел во все боярское облачить горшечника. Но мастера не столь богатая одежда обрадовала, сколь то, что своим умом дошел до невиданного умельства.
Я стал искать некое сходство Ионы с этим знаменитым мастером. Оба из мужиков. Верно, гончар вынужден был носить боярский кафтан с золотым шитьем, а Иона обыкновенный двубортный пиджак. Но зато в воскресные дни он навязывал под отложной воротник рубашки черную бабочку: по-городскому, чего, надо думать, у царского горшечника не было. Да и что там одежда: захочет Иона — сошьет себе любую, раз сам портной и владеет такими волшебными патронками.
Я долго еще не мог заснуть, все думал об Ионе, и он все больше и больше виделся мне в новом облике. И теперь я уже не жалел, что пошел к нему в ученье. Поучусь, авось тоже в люди выйду. Ведь обещал же он сделать меня мастером!
Утром, как всегда, Иона потребовал горячий утюг. Я, еще не умывшись, разжег его и с радостью доложил:
— Готово, дядя Иона!
На душе в это утро было легко. Хотелось все-все делать так же быстро, с азартом, как и хозяин. Когда он кивнул Швальному, чтобы тот помог ему разглаживать швы, я опередил старика, в одно мгновенье подскочив к Ионе. Тот, ничего не говоря, подал мне сшитый верх пальто, показал, как надо натягивать плюш и держать его на весу, чтобы не помять ворс, сам же стал водить по швам утюгом. Слегка он задел утюгом за мой палец, ожег его. Ничего, заживет.
Я смотрел, как плюш после проводки утюгом становился гладким, свежим, и гордость распирала душу: это мы с дядькой Ионой таким сделали его! Но что это — Иону ничуть не радовало виденье своей работы, он, как всегда, был холодным, насупленным. Как мне хотелось сказать: улыбнись же, умелец-мастер! Нет, улыбки я не дождался. Не увидел ее и на другой день, и после.
Снова навалилась на меня скука. Невыносимо стало сидеть рядом с неулыбчивым Ионой. Хоть бы не надолго вырваться на улицу, поглотать свежего воздуха, прийти в себя. Сколько уж дней сидим тут безвыходно. Кроме Сонечкиного пальто, двухбородый заказал еще тройку себе и разные наряды жене. Да тут и конца не будет!
За окном мела поземка. Мыслями я перекинулся в Юрово. Наверное, и там метельно. Прошлой зимой в проулке надуло сугробы вровень с палисадником; не меньше, поди-ка, и нынче. «Младенцы», конечно, ждут не дождутся первой оттепели, когда можно будет мастерить снежных баб. Как раньше, поставят их у крыльца и назовут по-прежнему: сторожихи «Ноева ковчега».