Луканов хмуро кивнул Птахиным:
— Помогите память им восстановить…
Никита засучил рукава. У меня сжалось сердце: что они задумали? Плечи впереди сомкнулись, загородив меня. Я не видел, как размахнулся Никита, но услышал, как он ударил Ваську и как Луканов удовлетворенно проговорил:
— Хорошо. Теперь заговорят. Так вот об их заработке. Сколько бы заколотили, ежели бы успели сбыть краденое?
Мужики притихли, не зная, к чему клонит Луканов. А тот продолжал:
— Костюмы этак рублев по сто будут. Оба, стал быть, двести. Два лисьих пальто, самое малое, по двести пятьдесят. Значит, прибавь пятьсот. Да отрезов и прочего рублев на четыреста набежит.
— Кольца золотые да серебряные часы причисли, — подсказал старший Птахин, седовласый породистый старик.
— Причислю. Всего будет этак тыщи на полторы. Слышите, люди, на полторы! За одну ночь они столько заколотили. А я, мастеровой, такие деньги за целый год не в силах заработать. И другие тоже. Как стараюсь, а не могу даже на клячу скопить деньжонок. А они, гады, и пьют, и распутничают. Спрашивается, чем они лучше пузанов, которых столкнули в семнадцатом году? Разве только тем, что те постоянно обворовывали нас, и мужиков, и мастеровых, а эти реже, но враз, скопом?
— Гли-ко, как подъехал. А мы думали: Федору все ни к чему, — послышались голоса.
— Тише! Дайте ему договорить! — шикнули в толпе.
— Чего договаривать? Все понятно: судить их!
— Руки отрубить ворюгам!
— Отплатить за все!
— Тащи на улицу! — перебивая друг друга, заорали мужики и бабы, напирая на воров. — Федор, возьми железку, — совал ему Никанор топор.
— Дядя Федя, не надо, не надо! — испуганно закричал я.
— Сиди ты! — кто-то больно стукнул меня по голове.
С минуту я был как в тумане, голова закружилась, в ушах звон. Я только неясно, будто через кисею, видел, как рассвирепевшие мужики, схватив обреченных, поволокли на улицу. Бабы плевали им в лица, дергали за волосы, пинали.
На улице я снова оказался зажатым в толпе. Но тут слух понемногу стал возвращаться ко мне. Маленький вор, упав на колени, хныкал, просил пощады, но Васька опять не проронил ни слова в свою защиту. Только сильнее стиснул зубы да жестче свел брови.
Их бросили на снег рядом. Луканов подскочил к ним, объявил:
— Признавайтесь, у кого еще крали! У Митрия вы?
— Я один, — ответил Васька.
— Так. У Силантия?
— Я один, — снова буркнул Васька.
— У мельника кто?
— Я…
— Что ты все на себя берешь, дурак! — пожалел его мой отец, вырвавшийся было вперед.
— Иван, не мешай! — оттолкнули отца.
— У Авдотьи ты украл белье? — продолжал допрашивать Луканов.
— Ха, а на что мне ее белье? — осклабился Васька.
— Ладно. Хутор ты обчистил?
— Было. Не скрываю. Заодно уж…
— Заодно? — переспросил Луканов. — Ну так, господи благослови! Начинай, мужики!
У многих уже были наготове палки, колья. Невесть когда Никанор успел сунуть их в руки разбушевавшихся. И по сигналу Луканова они мгновенно пустили колья и палки в ход. Били по ногам, животам, по груди. Маленький отчаянно кричал, а Васька только морщился и еще крепче, до крови закусывал губы.
У меня опять закружилась голова. Не в силах я был выдержать это страшное зрелище. Я дернулся, чтобы подбежать к Луканову, схватить его за руку, но толпа еще сильнее сжала меня. Словно издалека доносились до меня голоса, полные ненависти к несчастным.
— По пяткам их, по пяткам! Чтоб стать мерзавцы не могли! — командовал и пояснял Луканов.
— И по поганым башкам! — пищал бабьим голоском хиленький мужичонка из соседней деревни.
— А ты помолчи! — осадил его Луканов. И к Ваське: — Что не поднимаешь ноги? Давай пятки!
Я попытался крикнуть, но голос мне не подчинялся. Лишь увидел, как Васька поднял ноги и как град ударов посыпался на пятки!
— Хватит! Повернуть на животы! Пощекочите у них спинки.
Зачастили удары и по спинам. Маленький ревьмя ревел, а Васька же только глуховато простанывал сквозь стиснутые зубы.
Луканов, вытерев с раскрасневшегося лица пот, одобрительно восклицал:
— Силен, стерва! — И требовал: — Проси пощады, а то ведь все равно прикончим. Ну!
Васька разжал посиневшие губы, хрипло выдохнул:
— Эх, Федор Петрович. Перед кем выслуживаешься?..
— Я выслуживаюсь? — оторопело взглянул он на распластанного, едва живого Ваську.
— А кто же? Сволочь ты! — Васька нехорошо выругался.
— Злюка, злюка, нехороший! — наконец удалось выкрикнуть и мне. И, кажется, Луканов услыхал мой голос, потому что обернулся, прислушиваясь.