— Да ты-то как знаешь?
— Знаю. Я к Сереге ходил. Видел, как и сами хозяйчики друг на друга набросились и дубасили всласть… Оба ведь налили глаза. Мы на печке сидели, нам все было видно. Потеха! Между прочим, сивому больше попало. Иона все ему под дых ладил. Ты, слышь, что — шпионить прикатился, за батькой следить… Не пойму только, как сивый узнал о тете Милитине.
Я сказал, что адресок указал ему коновал. Ким присвистнул.
— Отомстить, видно, хотел «хитрый лошадник». Он тоже ходил с синяками. Я ж тебе говорю: у тети Милитины рука крепкая!
Спросив еще, сколько мы пробудем в селе, он побежал домой. Но, вспомнив что-то важное, остановился и крикнул:
— Что забыл-то! В коммуну завтра поеду. С дедом-тятей. Насовсем. И тетя Милитина поедет, и Сережка. Заходи к нам, ладно?
— Обязательно зайду! Счастливого пути тебе, Ким. Зайду! — кричал я в ответ, радуясь и за Кима, и за Сережку, за Милитину и старого деда. Мне вдруг захотелось отблагодарить паренька за такую добрую весть, что-то подарить ему на память.
Я ощупал карманы. Ничего, кроме оторванной пуговицы. Но тут вспомнил, что в лавке были значки. Что уж может быть лучше этого!
— Погоди минутку, Ким! Я сейчас! — и побежал в лавку.
На мое счастье, среди значков оказался один такой, какой я видел у Лиды на груди: красноватый в виде флажка, на котором горели буквы «КИМ» Купив его, я выбежал на улицу к поджидавшему меня пареньку и нацепил значок ему на отворот ватника. Солнышко коснулось эмали, и она заблестела. Заблестели и глаза у Кима.
— Вот теперь ты настоящий КИМ, — сказал, волнуясь, я.
К Ионе вернулся без папирос, признался, что деньги израсходовал на значок для дружка-коммунара.
— Что, что? — начал хмуриться Иона. — Повтори!
— А чего повторять? Ты ведь не глухой. Деньги я потом верну, дома, — пообещал ему. — Для дружка же, он в коммуну…
— Хватит! — рявкнул Иона.
— Почему хватит? — встрял в перебранку Серафимчик. — Говори, Кузька, открывайся! Чего тебе бояться? — подзуживал он, явно стараясь насолить отцу за вчерашнее и заодно посмеяться надо мной.
— А ты тоже замолчи! — прикрикнул Иона на сынка.
— Докричишься! — отбрыкнулся Серафимчик, гладя опухшую губу. — У Кузьки, может быть, не только коммунишники в друзьях, а сам Калинин! Правильно я говорю, Кузь? Откройся же!
— Заткнись! — в отчаянии бросил я.
— Видишь, драгоценный родитель, — разве бы так он заговорил, если бы не высокая дружба? — продолжал подзадоривать Серафимчик. — У него и братчик не где-нибудь, а в губернском городе…
Иона пыхтел, теребил бачки, весь наливаясь гневом. Наконец стукнул кулаком по столу:
— Я кому сказал? Замолчи! А ты, — подскочил он ко мне, — забирай хундры-мундры — и с глаз долой. Завтра же!
Отсчитав сколько-то монет на дорогу, он пошел прочь.
Серафимчик, по-видимому, никак не ожидал такой развязки. Хлопая сивыми ресницами, он уставился на отца.
— Зачем ты так, батя?
— А-а, тебя я не спросил! Ишь, заступничек нашелся. Я еще и на тебя погляжу, будешь ты прикладываться к рюмке.
— А сам?
— Что сам? — взревел Иона. — Какое тебе дело до меня?
— Разошелся, как зверь.
Иона по-кошачьи подскочил к нему.
— А вот тебе и зверь! — наотмашь ударил он сына кулаком по голове. — Вот еще, еще, еще!..
— Иона Васильич, успокойся! — поднялся Григорий и, взяв его за локти, повел от сына, который трясся в злобе, зализывая опухшую губу.
— Это я запомню, запомню, — канючил Серафимчик. — И не думай, что с тобой останусь. Уйду! Лучше с чужеземцем шить, чем с тобой!
Иона опять стукнул по столу. Серафимчик умолк. Григорий глядел на отца и сына не дыша, а я стоял как неприкаянный.
Хлопнула дверь, в комнату вошел коновал с дочкой.
— Как у вас тихо! В эту минуту кто-то родился… — хитровато щурясь, произнес он. — А мы на примерочку. Готова?
Иона поднял голову. Прежде чем ответить, он долго глядел на вошедших, словно не узнавал их. Потом кивнул Григорию:
— Займись!
Мой Париж?
Домой? Откровенно говоря, я побаивался возвращаться в Юрово. С чем явлюсь? Что скажу?
Нет, домой сейчас нельзя. Сейчас самое время осуществить давнишнюю мечту — ехать за новейшими модами, утереть нос желтоглазому. Решиться, и все! Никола говорит: куй железо, пока горячо.
Я не спал. В тьме ночной мне виделся неведомый Париж с модными портными, с новыми выкройками, журналами, с выставленными повсюду напоказ разными костюмами, простыми и тройками, плащами и пальто, со всевозможными платьями, которые небось Ионе и во сне не снились.