— А если бы неказенные?
— Папа, это мне не приходило в голову. Я стоял и боролся сам с собой, думая: пользоваться тебе этой находкой или нет?
— Та-ак…
— Себя я переборол. К чему нам чужие деньги? Мы избыли бы свою беду, зато на других навлекли бы горе. Чего тут хорошего?..
Я говорил волнуясь, а отец с волнением слушал, то и дело трогая дрожащей рукой мой вихор, и, дыша мне в висок, просил:
— Не стесняйся, говори-говори.
— Я глядел на тебя, папа. Не знаю, почему ты не заметил. Глядел и на деньги и ждал, что ты решишь. Я хотел, чтобы и ты на них не позарился. Ага! Чужое ведь, не заработанное. Так и мама после сказала.
— И не жалко было, когда я не взял у председателя ни копейки за находку?
— Не жалко!
Отец обнял меня, прижался прокуренными усами к щеке.
— Такой ответ я и хотел услышать от тебя, сынок. Спасибо! — проговорил он. Затем встал, заходил по тесному чердаку, заставленному ящиками с книжками и разной рухлядью, спотыкаясь на каждом шагу. — Переборол себя! Это хорошо, сынок. Человек там и начинается, где он берет верх над дурными чувствами, в первую очередь над своими. Так-то вот…
В ячейку!
Наконец-то приехал Алексей. Приехал осенью перед началом нового учебного года на несколько дней. Первое, что я увидел на нем, это — юнгштурмовку защитного цвета. Гимнастерку обтягивал в талии широкий ремень, через плечо наискосок перекинулась портупея, которая поскрипывала при малейшем движении, а на груди сверкал кимовский значок.
Был Алексей весел, неугомонен, с полным коробом новостей. Еще за столом, поедая глазунью, на которую мать не пожалела полдесятка яиц, он азартно рассказывал о «войне» в рабфаке с разными уклонистами заявил, что кое-кого с треском вытурили.
— А у вас как, — обернулся он к отцу, сидевшему напротив него, у кипевшего, самовара, — бродит «деревенское вино»?
Отец вскинул голову. Как же, бродит! И крепость его кое-кому пришлась не по нутру. Силантий, например, стал совсем не похож на себя: одну лошадь свел на двор крикуна Осипа Рыбкина, а постоянных работников рассчитал.
— Налогов, что ли, напугался?
— Всего скорее, хитрит, — ответил отец. — Тоже и Лабазниковы. Да вон, слышишь их голос…
Вместе с легким ветром в открытое окно врывались звуки граммофона и хриплый напев:
— Видишь, о златых горах затосковали. Это племяш Демка надрывается. Ездил в Питер, к своим. Вернулся, слышно, дом продавать. Напоследок пьет, гуляет, ни девкам, ни бабам проходу не дает… Только выйдет ли это что с продажей, кому такие хоромы по карману? — Тут отец пощипал усы и вздохнул: — М-да, подумать, так непонятно как-то: один этот боров занимает этакую громадину, а другие вон целыми семьями в лачугах. Взять тоже шачинскую школу. В развалине ютится.
Школа! Мы, мальчишки, не раз загадывали о новой школе. А сейчас и отец…
— Так, может, сельсовет и купит этот дом? — сказал я.
— Сельсовет небось и так может взять, если захочет. Имущество-то, почитай, бесхозное, — ответил отец и взглянул на Алексея. — Как ты думаешь? Может?
— Вполне. Даже пора! — подтвердил Алексей.
— Ты о себе-то скажи, что и как, — попросила мать. До приезда Алексея она говорила, что вот увидит он, как тут слепые да малые живут, и останется за старшого.
— О себе что говорить? — приподнял он узкие плечи. — Поотстал малость с учебой, но ничего, все наладится. Надо ж кончать рабфак!
Мать покачала головой и вышла на кухню. А Алексей собрался в сельсовет. Там был Топников, у брата нашлось какое-то дело к нему. Я выбежал за братом. Мне нужно было узнать, получил ли он мое прошлогоднее письмо, которое я посылал для передачи Капе. Ответ озадачил меня: никакого письма не получал. Я не понимал: почему так не повезло письму, адрес, что ли, неправильно написал?
Вернулся Алексей лишь под вечер. После встречи с Топниковым он заходил еще к Михаилу Степановичу, который собирался к себе на родину, расставаясь о учительскими делами: здоровье его совсем расстроилось.
— Знаешь, что поручил мне дядя Максим? — подмигнул Алексей.
Я пожал плечами: откуда мне знать?
— Будем ячейку создавать.
— Ой! — Эта долгожданная радость сию минуту отразилась, наверное, и в глазах, и на лице, в каждой клеточке у меня.
— Так что завтра в семье Глазовых прибавится еще один комсомолец. А в деревне? Впрочем, завтра все подсчитаем. Ну, Кузьма, во фрунт! — Алексей опять шутил, только и он своей радости не мог скрыть. И конечно же от того, что увидел своих родных и близких, хоть на малое время попал домой, под родительский кров.