И он хочет уладить дело? Нет, я не верил этому. Не верил и Ионе. Куда угодно, только не к ним!
Серафимчика провожала его мать Варвара, вырядившаяся как на праздник, за лето еще более располневшая. Она, не слезая с тарантаса, постучала кнутом в дверцы палисадника. Мама выбежала к ней, как-то униженно поклонилась, говоря, что сыночек сейчас, скорехонько выйдет. Но я медлил, стоял с заплечным мешком посреди избы, около меня толпились братишки, подошел с малышкой-сестренкой отец. Он глядел на меня мутноватыми глазами, произнося свое «м-да». С улицы послышался мамин голос:
— Кузеня, сынок, тебя ждут, выходи.
Отец молча поцеловал меня, а братишки вышли со мной на улицу.
— Садись! — высвободил мне место в тарантасе Серафимчик.
Я не пошевелился.
— Чего же ты? Дальше Парижа не повезем! — прыснул Серафимчик, нахально глядя мне в лицо.
Ах вот как! Он опять смеется! Ему забавно! Ну так вот:
— Никуда я с тобой не поеду! — Выкрикнул так, что голос у меня сразу перехватило. Повернувшись, я пошел прочь, подальше от злыдней.
Выйдя за околицу, я услышал топоток, догоняли братишки. Я думал, что они будут тащить меня назад, но братчики наперебой затараторили, что я ловко утер нос этому бахвалу Серафимчику. А Митя еще открыл и тайну маминой поспешности. Оказывается, вскоре после собрания приходил к ней дядя Василий и наговорил разных страхов. Смотри-де, Марья, комсомол начисто испортит твое чадо, подальше держи мальчишку от деревни, не жалей, отправь поскорее на чужбинку, там «кислую шерсть» выбьют и на путь праведный поставят.
Вот оно как, и дядя Василий против меня. Ну ладно!
Я прибавил шагу. Братчики спешили за мной. Но когда мы прошли юровское поле, миновали воротца и ступили на шумовскую землю, они затеребили меня: хватит, Кузя, посидим здесь, переждем, да и домой.
Домой? А там мать опять будет посылать к Ионе. Нет, нет! Ехать, так в город, к Алексею — авось он поможет. Действовать — так сейчас!
— В город я махну, братчики! — объявил «младенцам» внезапное решение. — Идите домой, скажите об этом папе.
На отца я надеялся: он меня поймет, не будет бранить. А самоуверенный Серафимчик со своей румяной мамой пусть знает: на деньги не все покупается!
До железнодорожной станции (все двадцать километров) я прошел без отдыха, без приключений купил билет.
В конце следующего дня показалась Волга, вернее, один из широких плесов ее блеснул своей серебристой чешуей и скрылся за холмами. Но как только холмы остались позади, Волга открылась вся, от берега до берега, к которым отовсюду тянулись узкие улочки с деревянными и каменными домами, небольшими, опрятными, в пестрой оправе осенней листвы. То тут, то там виднелись трубы фабрик. На стрелке, у впадения в Волгу небольшой реки, за крепостными стенами маячили золотые луковки церквей, а правее, на возвышенности, поднималась в небо огромная бело-желтая каланча, похожая на нашу шачинскую колокольню. Левый берег весь был в зеленых и белых пятнах пристаней, причалов; у некоторых дымили пароходы.
Так сразу появился передо мной большой город, где учился Алексей, где жила Капа, где я должен был найти хорошего мастера.
С трепетом выходил я из вагона, спускался к переправе через Волгу — рабфак, как узнал, был на противоположной, левой, стороне. Пройдя две площади, которые разделял круглый сквер с памятником Сусанину, я увидел высокое красное здание, над крышей которого плескался кумачовый флаг.
Перед входом я застегнул на все пуговицы свою куртку, стер с сапог пыль, пригладил вихры и только тогда дернул на себя тяжелую дверь, вошел в вестибюль. В это время с лестницы торопливо, наперегонки, сбегали рабфаковцы. Одеты все были по-разному: в косоворотках, простеньких пиджаках, а некоторые в юнгштурмовках.
Я стал в сторонке, не спуская глаз с живого потока рабфаковцев, как вдруг услышал, что меня окликают. Из потока вынырнул Алексей.
Я сразу оказался в кольце друзей Алексея. Кольцо это, не останавливаясь, двигалось в глубь коридора, увлекая туда и меня. Ребята спешили в столовую. Один из них, развеселый толстячок с крупными, как у нашего кузнеца, руками, скомандовал Алексею:
— Иди забирай в буфете весь лимонад и попутно отрепетируй тост по случаю приезда гостя, а я тем временем сниму с него рабоче-крестьянскую куртку. Изволь, дорогой! — теперь уже ко мне обратился он с шутливым поклоном.
Пока я раздевался, он, балагуря, поведал о себе. Ивашка Железнов — младший отпрыск династии заволжских металлистов, ударившийся в науку. Не всегда она хорошо укладывается в извилины мозгового хозяйства, но от упреков со стороны охраняют его веские аргументы: Иван, ухмыляясь во все широкое в черных крапинках лицо, показал увесистые кулаки.