Еще через неделю с небольшим, как раз в воскресенье вечером, я появился в швальне в демисезонном пальтеце, которое отдал мне брат.
Юлечка отперла дверь. И хоть в коридоре стоял полумрак, она разглядела дареную «демисезонку» и удивленно сказала:
— Тебя, Кузя, не узнать. Гляди, какой кавалер!
Она была в халатике, босая, с распущенной косой, приготовившаяся ко сну, и так близко стояла около меня, что я слышал ее дыхание.
— Пойдем ко мне, покажись получше, — потащила меня в свою комнату. Я упирался. — Да не бойся, — зашептала мне в ухо. — Павла Павловича нет — из клуба еще не пришел, а Филя дрыхнет…
В комнате горел ночничок. При его слабом свете Юлечка вновь оглядела меня, ходя вокруг, задевая меня то плечом, то грудью.
— Кавалер, кавалер… — приговаривала она тихо. — Да ты раздевайся, красавчик. Давай я тебе помогу.
— Юлия Ванифатьевна…
— Юлечка… — поправила меня машинально и улыбнулась. — Чего пугаешься-то, глупенький?.. Вот еще пуговичка, еще… — Расстегивая пальто, она все ближе поджимала меня к дивану. Я едва вырвался.
Метаморфозы
На улице тепло, в лужах, разлившихся во дворе, качаются белые облака. Кажется, сугробы и не таяли вовсе, а поднялись на небо, где еще прохладно, и оттуда смотрят на землю: как, мол, она выглядит весной, но видят только свое отражение.
За окном шумит ветер. Говорят, это перед ледоходом. Могучая река, оживая, начинает дышать — и поднимается ветер. Он раскачивает занемевшие за зиму липы в аллее, что идет от Сенной посредине проспекта. И хотя деревья еще голые, но уже дымятся легким зеленоватым туманом. С громким писком носятся воробьи.
Я сижу у окна, и мне не терпится выбежать на улицу, под теплое солнце, подальше от угарной швальни и глаз Юлечки.
Железнов как-то пообещал мне показать волжский ледоход, и я ждал, когда он придет в швальню и уведет меня с собой. Одного Павел Павлович может и не отпустить, с Железновым отпустит — побаивался он моего «сватушки». Сам Ивашка загодя перебрался на время половодья с заволжской стороны на нашу, ночуя то у друзей в общежитии, то у Алексея. Так он ни одного занятия не пропустит.
О ледоходе он говорил азартно.
— Это, понимаешь, такая силища! Все крушит, ломает и с грохотом несет ледяное месиво на своей хребтине, расчищая путь реке. И заметь: глядишь на это буйство Волги, а думаешь о нашем брате, рабочем, о людском половодье. Эх, такие дела ждут нас впереди! Не слыхал о пленуме ЦК? Погоди, вот-вот в газетах напечатают. Скоро мы так жмякнем всех этих последних зажиревших частников…
Прошло несколько дней, и он явился за мной. Было это вечером, когда мы только что собрались ужинать и на столе уже пыхтел самовар.
— Никаких чаев, никаких ужинов — пошли! — приказал мне Железнов.
— Что, уже началось? — спросил я.
— Пошли, не мешкай!
Чем-то Железнов был встревожен. Губы сжаты, брови нахмурены. Выйдя со мной на улицу, он сказал, что лед тронулся, но сейчас не до этого. Случилась беда с Алексеем: избили его в селе, весь в синяках вернулся.
Я перепугался, задрожал, но Железнов похлопал меня по плечу своей лапищей.
— Чего ты? Олеха поправится. Доктор приходил, примочки выписал. И нечего хныкать, ясно? — Пройдя несколько шагов, он вскипел: — Сволочи! Цацкаемся с ними! Именуют себя «хозяйственными мужичками», грамотеями, а вон на что пошли. Лешка-то ездил туда, в село, новую жалобу проверять, и вот…
— А в какое село ездил: не в Каметь ли? — спросил я.
— Туда. А что?
— Мы шили там, у хозяйственных…
— Вот те на, метаморфоза!
— Что, что? — не понял я, услыхав еще новое для меня слово.
— А он еще колебался — считать или не считать их гидрами, — не отвечая на мой вопрос, продолжал Железнов. — Теперь не станет. Бывает, враги враз выучат!
Входная дверь в дом была не заперта, и мы вошли без стука. У дверей разделись и прошли в комнатушку, где на узенькой железной кровати лежал Алексей, бледный, с забинтованной головой, с синими подтеками у левого глаза. Тихо он простанывал, но, увидев нас, стиснул зубы, затих. Потом гребнул рукой, поманив меня к себе. Я сел на краешек кровати. Алексей попробовал улыбнуться.
— Ты не бойся, поправлюсь, — сказал, с трудом шевеля сухими губами. — На каникулы вместе домой поедем.