Утром Юта поскакала на условленное место. Выехала немножко раньше, чтобы не опоздать.
Переправившись бродом через реку, она поднялась на пригорок, оставила Волну в мелколесье и пошла к сосне.
Почему-то в груди стучало сильно.
Почему-то сердце волновалось - от радости ли, от смущения ли, а может, от того и от другого.
Почему-то глаза метались непроизвольно по сторонам, ища и боясь встречи…
Сосна действительно была великаншей: яркие лучи солнца бесследно терялись в её пышном хвойном наряде, коричневый ствол был могуч и строен и неколебимо стоял, опираясь на силу мускулистых корней, которые, словно богатырские руки, ушли от натуги под землю, приподняв над нею свои покатые плечи. Юту на какой-то момент поразило это огромное, удивительно красивое дерево - издали оно казалось чуть-чуть повыше других. И вдруг её глаза округлились от ещё большего изумления: на коричневой коре сосны она увидела своё имя, вырезанное ножом. Первое, что пришло ей в голову, - это: «Значит, Мишка здесь!» Она быстро отвернулась от дерева - ей стало немного как-то не по себе; не потому, что было стыдно за Мишку, который портит деревья, - она даже и не подумала об этом, - а потому, что её имя было вырезано Мишкой, и потому, что он мог заметить, как она смотрит на его «работу».
Юта не заметила, откуда появился Мишка; он вырос перед ней, будто с сосны свалился, - деловой, озабоченный; не поздоровавшись, спросил:
- Принесла?
- Вот. - Юта сунула в его смуглую руку свёрнутую трубочкой записку.
Мишка развернул её и возвратил Юте.
- Прочитай!
- Разве можно?
- Мне можно. Приказано.
- Ты и читай!
Мишка хмуро надломил брови, пожевал нижнюю губу и нерешительно сказал:
- Тебе тоже можно… Приказано.
Записка начиналась словами: «Дорогой дядя Коля! Я несказанно рад, что наконец-то вы здесь, рядом с нами…» Дальше Павел Петрович писал насчёт лошади. Он договорился с Николаем Алексеевичем: лошадь можно взять с завода в любой день. Ему только надо знать, когда и куда привести её для передачи партизанам; лучше это сделать вечером между семью и восемью часами, когда на заводе меняется караул. В конце записки Павел Петрович просил, если будет возможность, подбрасывать ему сводки Совинформбюро посвежее и вообще не забывать о нём, «а то, - писал он, - скучно живём. Хорошо бы встретиться».
- Понятно! - проговорил Мишка, выслушав Юту. - Передай Павлу Петровичу, что сегодня и завтра вечером буду ждать лошадь здесь. И ещё вот… - Он достал из-за голенища продолговатый свёрток. - Тут вот сводки… Нам с самолёта сбрасывают. В другой раз я положу их вот сюда… Иди-ка! - Мишка шагнул за дерево и, присев на корточки, показал на глубокий тайник, искусно сделанный между двумя толстыми корнями; только нагнув голову почти до самой земли, можно было его заметить. - Это твоя почта, - продолжал он. - Приходить сюда часто нельзя - засекут. А теперь иди. Передай, что лошадь жду.
- До вечера? - удивилась Юта. - Это же очень долго!
- Ничего не долго, - всё тем же деловым тоном ответил Мишка. - Так приказано.
Он исчез так же быстро, как и появился, будто взлетел на сосну и скрылся в хвойной гуще.
Минут через десять Юта нашла Павла Петровича в дальнем углу заводской территории. Он складывал в кучу навоз, который рабочие таскали на носилках из конюшен.
С невысокой караульной вышки, стоящей рядом, на Хру-пова смотрел молоденький немец. Он был затянут в серый френч, на голове - пилотка, в руках - автомат. Увидев Юту. он принялся тихонько насвистывать какой-то бойкий мотив и, так как разговаривать караульному не положено, помахал ей рукой. Она состроила смешную рожицу и показала ему кончик языка, отчего Фриц прыснул, но негромко, как кошка чихает. Юта нисколько не боялась этого тощенького немца, с грехом пополам говорившего по-русски, откровенно издевалась над ним, и - удивительно! - он не обижался.
- Нашу конюшню тоже будут чистить? - спросила Юта для того, чтобы хоть что-нибудь сказать.
- Обязательно, - отозвался Павел Петрович.
- Когда?
- Скоро. И года не пройдёт.
- Вот хорошо-то! - Юта засмеялась и, ещё раз достроив немцу рожицу, побежала к своей Волне.
Вскоре Хрупов, оставив вместо себя двух мальчишек, отправился к Юте.
- Кто же приведёт ему Орлика? - спросил Павел Петрович, когда Юта сказала, что Мишка будет ждать лошадь сегодня и завтра.
- Я!
Павел Петрович положил свою большую ладонь на худенькое Ютино плечико и сказал:
- Да! Именно об этом надо тебя попросить…
Целый месяц Орлик провёл у партизан.