- Во-первых, не огуречик, а огурчик, - улыбаясь, поправил Николай Николаевич.
- Ну и пусть. Это для рифмы.
- Во-вторых… а зачем письмо портить?
- Оно теперь никому не нужно, - горестно ответила Юта; сложив листок вчетверо, она разорвала его.
- Ты не должна на меня обижаться. - Николай Нико- лаевич подошёл к Юте и чуть дотронулся рукой до её плеча. - Ты должна понимать. Уже не маленькая… Я не могу иначе поступить… Ты сделала больше, чем это было в твоих силах. Спасибо тебе за это. Большое партизанское спасибо. Я знаю, в Ленинграде живёт твоя мама. Она очень ждёт тебя. Поезжай к ней. Учись. Ну, а названая сестрёнка твоя, - он кивнул в сторону Лили, - хочет ещё повоевать. И тут мы с тобой ничего не сможем сделать. Она совершеннолетняя, большая. Жди её. Жди нас всех. Поняла меня?
Юта подняла на Николая Николаевича полные слёз глаза и умоляюще сказала:
- Отдайте мою Волну Борису, товарищ командир…
…Утром Юта прощалась с отрядом.
Она плохо помнила, как вышла на деревенскую улицу, заполненную людьми, лошадьми, повозками, как ходила между повозок, а люди, такие знакомые, свои, близкие люди, обнимали, целовали, говорили ей какие-то хорошие слова. Она молчала и только кивала им головой; губы, помимо её воли, вздрагивали и часто-часто мигали глаза; она боялась одного: как бы не расплакаться.
Наконец она подошла к Борису, который сидел на Волне, опустив поводья, и курил вот уже третью папиросу подряд.
- Да ты не расстраивайся, - сказал он, отбросив далеко в сторону окурок и виновато улыбнувшись.
Она никак не могла взглянуть в глаза Борису и только несколько раз легонько хлопнула по его сапогу, приговаривая:
- Хорошо… хорошо…
Волна стояла смирно, повернув опущенную голову в сторону Юты, и глядела на неё влажными, печальными глазами - казалось, конь молча упрекал её: «Что же ты меня оставляешь? Это нечестно».
Достав из кармана шаровар кусок хлеба, Юта поднесла его к губам своей любимицы. Волна какое-то время непо- движно глядела на кусок, потом резким движением верхней губы смахнула его с Ютиной ладони. Хлеб упал в снег, а Волна опять уставила большие глаза на Юту.
- Эх, ты… - вздохнула Юта и закрыла ладонями глаза коню. Потом она круто повернулась и, не оглядываясь, побежала к избе…
Партизанская колонна тронулась, вспахивая заметённую снегом дорогу.
Юта из окна видела, как медленно пустеет улица. В груди щемило до боли. Из глаз сами собой катились слёзы.
Наконец заснеженные холмы скрыли от Ютиного взгляда последнюю повозку. Но Юта долго стояла у окна. Она смотрела вслед удалявшейся колонне, и перед её глазами проходили повозки, партизаны, Лиля, Волна, на которой сидел, покачиваясь в седле, Борис…
Вечером Юта отказалась от молока, предложенного хозяйкой дома тётей Машей, и легла в постель. Уснула она быстро.
Разбудили Юту какие-то странные звуки, похожие на тихое лошадиное ржание. Она открыла глаза и прислушалась. На улице посвистывал ветер. Тётя Маша спала. Может быть, Юте померещилось?.. Через минуту звуки повторились. Юта рывком приподнялась и, откинув край тяжёлого половика, которым было замаскировано окно, жадно всмотрелась в холодную синь зимней ночи.
- Кто там, Юта? - Тётя Маша зашлёпала босыми ногами по полу.
- Не знаю… - прошептала Юта, и в этот момент она увидела силуэт лошади с седлом на спине; лошадь стояла у крыльца и покачивала головой. - Волна! - закричала Юта. - Зажгите, пожалуйста, коптилку!
Тётя Маша привыкла к потёмкам: тотчас же щёлкнула зажигалка, и над столом вспыхнул неяркий шипучий огонёк.
Юта, стоя у кровати в одной коротенькой рубашонке, протёрла руками глаза и тревожно произнесла:
- А где же Борис?
- Ты ложись-ка. Спи, - заботливо сказала тётя Маша. Она обещала Николаю Николаевичу присмотреть за девочкой и найти возможность отправить её в Ленинград. - Я сама поставлю твою Волну в конюшню.
Эти слова Юта пропустила мимо ушей.
Она подняла с табуретки шаровары, подержала их в руках, словно раздумывая, надевать или не надевать, потом, сдвинув брови, стала торопливо, как по боевой тревоге, одеваться.
- Сидела бы в тепле, - с укоризной сказала тётя Маша, застегнув на себе телогрейку и накинув на голову платок. - На холод выскочишь - простудишься.
- Не простужусь…
Они вместе вышли на улицу.
Тётя Маша подошла к хлеву, щёлкнула замком, толкнула дверь, и она со скрипом растворилась.
- Вводи! Седло там снимем… - Тётя Маша обернулась лицом к Юте и вдруг умолкла на полуслове: Юта сидела в седле и мягко похлопывала коня по шее.