Когда начала расспрашивать о городской управе, ее направили через площадь к самому крупному зданию, а оттуда в подвалы, где в конце концов отыскала городского летописца в тесной комнатке.
Из мебели здесь всего два стола, и на обоих высятся две стопки толстых и с виду очень ветхих книг, зато вдоль стен целые стеллажи с толстыми пухлыми книгами в переплетах из дерева и даже меди.
За столом согнулся над рукописью старый и согбенный от постоянного корпения над рукописями мужчина, но когда бодро и настойчиво простучали ее каблучки на входе, обернулся, сказал с великим неудовольствием:
– Тебе чего, мальчик?
– Здравствуйте, – сказала она вежливо, – это все летописи этого города?
Он оглядел ее с головы до ног, очень недовольный, проскрипел старческим голосом, похожим на скрип рассохшегося дерева под сильным ветром:
– Шутишь, мальчик?.. Нашему городу семь лет от роду. Эти книги о наших краях и древних временах.
– И все прочли? – спросила она. – Тогда сможете рассказать мне о черном всаднике на огромном черном коне, с которым всегда рядом черный хорт с багровыми глазами?
Он взглянул на нее исподлобья.
– А тебе зачем такое, странный мой мальчик?
Мелизенда положила перед ним на стол золотую монету.
– Я любознательный.
Он хмыкнул, на монету даже внимания не обратил, но она по движению его брови исчезла так, словно ее и на свете никогда не было.
– Есть тайны, – ответил он хмурым голосом, – которых лучше не касаться. Самые безобидные из них просто отвратительные, но есть такие, что, если назовешь вслух, обязательно случится что-то недоброе. Всадник на черном коне и с хортом рядом – это властелин подземного мира безумный бог Патута.
– Ох, – проговорила она испуганно, – я вообще-то думала о другом всаднике. Он тоже на черном коне и с хортом… Что, их двое?
Летописец сдвинул плечами.
– Всегда был один. Таких, как Патута, нет больше на свете. Ни на том, ни на этом. Но я тоже слышал что-то… хотя в такое не верю. О Патуте известно, что может мчаться и по нашему миру, миру живых, он бог, ему все доступно, но сам предпочитает свои владения, а они только внизу…
– А почему безумный?
Он ответил со вздохом:
– Говорят, обезумел от любви к одной из женщин. Правда, она тоже не простая, а из чистейших небесных дев, что поставило перед Патутой неодолимую преграду… Настолько неодолимую, что якобы обезумел от любви, хотя по мне эта версия слишком красивая, чтобы оказаться правильной. Народ всегда облагораживает, а на самом деле могло быть проще…
– Что, – спросила она, – что могло?
Он посмотрел с невеселой усмешкой.
– Многое могло, мальчик. Но я сам хоть и не верю в такое, но придерживаюсь версии, что обезумел из-за неразделенной любви.
– Почему? – поинтересовалась она. – Если не верите…
– Люблю красивое, – ответил он с иронией, – мужчины вообще-то романтичнее женщин, те за кастрюлями не видят мир… да и не хотят видеть. А мужчины в поисках прекрасного готовы идти на край света, а там срываться в темные бездны, пытаясь дотянуться до цветка у пропасти.
Она спросила с недоверием:
– Серьезно? А как же страсть к битвам, приключениям, поискам нового… даже к власти?
Он покачал головой.
– Мой мальчик, скоро-скоро поймешь, все делается ради женщин. И все поиски нового, только чтобы удивить, обрадовать и поразить женщин. И все войны начинаются из-за женщин.
Она сказала с мальчишечьим непониманием:
– А разве это не глупость?
Он вздохнул, покачал головой.
– Когда ты ехал к городу, видел цветущие поля?.. Здесь была мертвая, выжженная солнцем и степными пожарами земля. Даже звери избегали эти места, разве что мелочь какая вроде полевых мышей и сусликов… Но пришли эти глупые мужчины, распахали, что-то пустили под пшеницу, какие-то земли засадили яблонями и грушами, а что-то и вовсе соснами да дубами…
Она посмотрела на него в непонимании.
– А это при чем?
– Что глупые мужчины, – сказал он с ласковой насмешкой, – делают этот мир лучше. Да, воюют из-за женщин… А если это единственное, из-за чего воевать стоит?.. Во всяком случае, лучше пусть воюют и улучшают мир, чем живут в покое, а мир медленно загнивает.
Она сказала с прежней злостью:
– А что, нельзя, чтоб не воевали, но мир развивался? Разве не было таких народов?
Он кивнул и сказал ласково:
– Наверняка были. Наверняка!.. Но, как видишь, выжили только те, которые воюют. Другие где-то в далеком прошлом. Таком далеком, что даже в летописях о них ни слова, ни намека. Наверное, и сказать было нечего?