Натаскав большую кучу валежника, он разжег костер. А когда на месте костра остались лишь затухающие угли и горячая зола, он, как учил отец, навалил на пепелище толстый слой сырых еловых веток, лег на приготовленную подстилку и накрылся скинутым с себя полушубком…
А дома, на Векшинском стане, началась тревога. Первым забил ее Георгий. Вечером за ужином на второй день отсутствия брата он сказал отцу:
— Завтра пойду искать Семена. У меня какое-то нехорошее предчувствие. Он, наверно, заплутался.
Яков Тимофеевич возразил:
— Подождать надо. Не за белкой пошел парень. Куница ему сразу не дастся.
— А найдет ли он куницу-то?
— Как не найдет! Я ему указал место. Обыденкой на Хрустальный не сбегаешь, теперь не лето.
— А погода-то?
— А что погода?
— То снег валил, а сейчас буран начался. Все дорожки, тропинки замело. В такую погоду трудно ориентироваться в лесу. Ни солнца на небе, ни далей на горизонте.
— Семен грамотный, семь классов окончил. Разберется, поди, где юг, где север, где дом. Да у нас и плутать-то негде: влево — река, вправо — река, а позади — горы. Куда ни пойди — везде стена. Не может Семен запутаться. Не маленький ведь.
Однако Георгий настоял на своем и рано утром собрался на поиски брата. Тогда решил пойти с ним и отец. И вот двое охотников с собаками вышли из дома. Над тайгой мела пурга, вихрила снег, кидала его путникам в лицо, в глаза, хватала за одежду, словно хотела задержать Векшиных, отбросить назад, не пустить в лес. Но есть ли на свете такая сила, которая сможет противостоять воле охотников! Ведь и слово-то «охотник» произошло от того, что люди, сильные духом, полные мужества, по своей воле, по охоте отправляются, пренебрегая трудностями и опасностями, на лесной промысел, на добычу зверей, птиц, на поиски богатств, доступных не каждому.
Когда Векшины зашли в густой ельник, направляясь по узкой просеке к Хрустальному ключу, здесь стало тихо. Свирепый ветер бушевал лишь вверху, хватался за острые пики деревьев, гнул их в бессильной ярости к земле, свистел, осыпал снег, но книзу спуститься не мог — могучая тайга свято хранила свой вечный покой.
— Тятька, видишь, Семен-то проходил тут, — сказал Георгий, показывая на снег перед собой.
— Ничего не вижу, только снег пушистый вижу, — ответил отец. — У тебя ум играет, тебе кажется.
— Ага, «кажется»! А ты посмотри лучше. Вот ведь. Где была лыжня, тут образовался едва приметный желобок.
— Какой тебе «желобок»! Свежего снега навалило толсто, а ты заметил желобок.
— А вот нагнись, погляди. В желобок-то скатились круглые, совсем белые снежные крупинки, как сага, нигде их не заметно, а в желобке видно. Вот, вот, как веревочка вперед тянется, прямая, ровная. Я же в школе-то был в кружке лыжников. А все лыжники должны быть следопытами.
— Ну-ну, — снисходительно сказал Яков Тимофеевич, — веди, коли так, по этой «веревочке». Только сам-то не заплутайся. Это хорошо, что у тебя острый глаз. Охотнику он — главный помощник.
Перед ложком, где протекает Хрустальный ключ, Георгий остановился.
— Тут моя «веревочка» зарылась в сугробах, — сказал он отцу. — Дальше веди сам.
— То-то, парень! Выходит, следопыт выдохся. А вот там, в голове-то наледи, ты видишь ямку, парок-то? Сходи-ка, погляди.
Молодой Векшин на лыжах скатился к дымящейся проруби.
— Рыба, мальки! — закричал он, зачерпывая пригоршней рыбешку.
— Рыба, говоришь? Лакомство. Лучше гляди, еще гляди. Где рыба есть, там зверь бывает.
Гошка долго осматривал место вокруг проруби. На ровном пушистом снегу не было никаких следов. Над самой прорубью навис белый, искрящийся, никем не тронутый снежный колпак. И вдруг глаза парня заблестели. Он припал на колено, протянул руку в лунку и хотел взять едва приметные на льду темные шерстинки. Они оказались примерзшими.
— Ты что там нашел? — спросил с берега Яков Тимофеевич.
— Тут была куница, тятька!
— Кто тебе сказал, что куница?
— Да вот, во льду шерсть.
Старик охотник сам спустился к проруби, осмотрел ее.
— Верно, куница. Приходила, ела рыбу. А когда приходила? Погляди.
— Свежих-то следов не видно.
— Пошто не видно? Наверно, рыба приелась кунице. Как ты думаешь?
Яков Тимофеевич посмотрел на сына пристальным взглядом прищуренных глаз, а под усами у него шевелилась хитроватая улыбка.
— Семен, наверно, убил куницу, — сказал парень.