— Угадал, Гошка, верно. — Яков Тимофеевич положил руку на плечо сыну. — Кабы куница была живая, она пришла бы и сегодня, следы оставила. Семен-то, значит, с куницей. Вон как! Теперь его надо искать. А где искать?
Он сделал ладони рупором, набрал полную грудь воздуха и крикнул:
— Ого-го-о, Семен! Ого-о!
Но ветер, пурга смяли голос, замели в снегах, обрывки его едва коснулись ближайшего ельника.
Тогда старый охотник снял с плеча ружье и выстрелил вверх. Но и выстрел получился глухой, скомканный, будто пустая бутылка разбилась о дерево.
— Пойдем, тятька, — сказал Георгий. — Мы и по следу найдем Семена. Сейчас надо возле этой наледи сделать круг, придерживаясь леса. А возле леса заметить лыжню нетрудно уж.
За ложком в перелесках Георгий обнаружил еле приметный след лыж и повел по нему отца. А вскоре Векшины вышли на другую, более свежую лыжню, она пересекала старую.
— Это след Семена, вчера прошел, — сказал Яков Тимофеевич. — Однако куда прошел, в какую сторону? Ближе к дому ему надо идти, на север. Айда сюда, за мной иди.
Отец вышел вперед и быстро заскользил по снежному желобку.
— Нет, постой, тятька! — крикнул Георгий. — Надо точно определить, куда шел Семен. А то будем зря ходить по лесу. Станем искать в одной стороне, а он, может быть, в другой.
— А ты как определишь? Ведь на заснеженной лыжне не написано, куда шел человек. Когда лыжник идет с палками, тогда можно определить. А ведь охотники с палками не ходят.
— Постой, отец, постой! Я сейчас узнаю.
Парень подошел к лыжне и осторожно стал сметать с нее шубенкой свежий, наносный снег. Свежий снег был мягкий, рыхлый, а старый — примятый, твердый, точно спрессованный.
Яков Тимофеевич подошел к сыну, усмехнулся:
— Семен-то написал тебе, что ли, куда отправился?
— А вот и «написал». Хотя ты и старый охотник, а следопыт из тебя плохой. Вот, смотри, теперь лыжня чистая. А на ней поперечный рубчик. Видишь? Когда Семен-то поставил ногу, чтобы оттолкнуться вперед, тяжесть всего тела сосредоточилась на ней, лыжа вдавилась глубже в снег, почти на целый сантиметр, на лыжне получилась ступенечка, уступчик. А уступчик, гляди, с этой стороны, с южной. Выходит, Семен-то шел не на север, а совсем в другую сторону. Вот бы и получилось: ты ищешь парня, а сам идешь от него. Эх, тятька, тятька!
— Да у нас, сынок, в роду не было таких охотников, которых приходилось бы разыскивать в трех соснах… Семен-то, видно, не в нас с тобой пошел, он весь в мать. Та тоже как-то пошла на болото за клюквой и целый день проплутала возле самого дома. А вечером, когда корова заревела во дворе, соскучившись по своей хозяйке, мать и вышла на ее зов… Отпустить уж, что ли, Семена в Глухариное стойбище? Ручкой-то да карандашом он лучше станет владеть, нежели ружьем. Как ты думаешь, Георгий?
— Что ж, отпустить так отпустить. В аймаке-то, пожалуй, больше от него будет толку. Пускай уж роется там в книгах, душа у него к этому расположена. А в двух-трех улицах поселка, наверно, не заблудится.
Этот разговор с отцом о Семене вызвал у Георгия горделивые мысли, впервые появившиеся. Ведь как же, отец сказал: «Семен не в нас с тобой пошел». Даже посоветовался насчет брата. И уже не Гошкой назвал, как всегда, а Георгием. И в сознании юноши зародилось, стало расти какое-то новое, еще неизведанное чувство, понимание того, что он уже становится большим, взрослым человеком, настоящим охотником. И это чувство, вдруг пробудившееся, ему захотелось как-то выразить, высказать, излить. И он, подражая отцу, закричал во весь свой голос, выпятив грудь:
— Ого-го-о, Семен! Где ты?
Но голос, нарочито низко взятый, сорвался на дискант, тут же затерялся в пурге, в вое ветра.
Тогда парень подозвал к себе собак:
— Стрела, Хриплый!
Когда собаки подбежали к нему, он подзадорил их!
— Давайте, давайте вперед! Ищите!
Собаки, все время шедшие по пятам, стремглав кинулись по вчерашней лыжне. Георгий тоже прибавил шагу.
Яков Тимофеевич стал от него отставать. У старого охотника тоже были свои мысли.
«Гошка-то скоро запинает меня, — думал он, глядя в спину живого, подвижного юноши. — Пройдет несколько лет, и Георгий будет главным охотником в роду Векшиных и, кто знает, может быть, станет знаменитым добытчиком зверя. Я жил и промышлял по старинке, медленно, крупинками копил сам и перенимал у других опыт и сноровку, а мой младший сын сразу пришел в лес, как в свой родной дом, сразу разобрался, где что лежит. Здесь все ему знакомо, все известно. И все ему дается легко, и учиться-то ровно ему уже больше нечему. А ведь парню едва стукнуло пятнадцать годов. Что из него будет, когда он войдет в возраст, в силу, постигнет всю мудрость таежной жизни?»