Епишка опять ходил за лосем
В шестнадцатом-то году на Благодатном очень плохо было с хлебом да с табаком. И деньги есть, да не купишь. Епишке Туескову с матерью, каморницей, да двумя сестренками маленькими особенно туго пришлось. Не было у них ни коровы, ни куриц, ни другой какой живности. Картошки тоже в обрез. Огород-то все же семенами засадили, а на еду ничего не осталось. А ждать, пока в лесу вырастут кислица, пиканы, конский щавель, пожалуй, не дождешься, ноги протянешь. Ну, Авдотья-то, мать Епишки, не сидела сложа руки. Где белье постирает, где полы помоет, где воды натаскает, где слезу сиротскую пустит. Глядишь, тащит в свою тараканью светлицу то хлеб, то картошку, то молоко или яйца.
Охоту Епишка не бросил. Бил в лесу всех, кто летает, кто бегает на четырех ногах. Всех без разбора клал в котел и варил.
Голод-то когда Туесковых начал донимать, Епишка и надумал опять испытать счастье. Взял ружье и отправился искать сохатого.
Товарища по охоте у него не было. Решил сходить на промысел один. Я в ту пору в лесу жил, в избушке. Пошел он да и заплутался. Ходил, пять дней бродил по лесу, выбился из сил, наголодался, лицо осунулось, вытянулось. Уже отчаялся домой попасть. Садись да реви. Но человек, пока живой, всегда за жизнь цепляется. Никому неохота умирать. И Епишка тоже не стал ждать смерти, сидя на валежине. Решил: умирать, так на ходу. Ноги не стоят — на коленках передвигаться, колени откажут — ползти на животе. Только не ложиться, только двигаться. И Туесков двигался.
Наконец добрался до речки-ручейка. Припал к воде, чтобы напиться. Припал и вдруг весь засиял, засветился, будто распахнулась перед ним тайга, и он увидел людей, прииск, дом. В воде-то он разглядел плывущую серую муть, сор, угли.
«Так, значит, вверх по речке где-то люди, где-то жилье! — подумал он. — Не жилье, так старатели работают или хищники. Они-то укажут, где дом, где дорога».
Напился, словно живую воду пил. Встал, собрал все свои силы и пошел. Берегом идти кусты мешают, трава в человеческий рост, валежник, так он пошел прямо по воде, по речке. Воды-то ниже колен, да ключевая она, холодная, течет по песку, по галечнику, играет слюдяными блестками. Ноги от жары, от пота, от усталости мозжали, были как распухшие, а тут ожили, окрепли. И сам весь ожил, будто полили под корень увядшее, засыхающее дерево.
Идет так-то по речке, булькает водой, раздвигает нависшие с берегов кусты. Впереди сквозь ветки забрезжила светлая солнечная поляна. А как подошел поближе к поляне, вдруг услышал пронзительный свист. Дорогу Туескову перегородил человек с винтовкой, в старой солдатской одежде.
— Кто такой? Куда идешь?
Оробел Епишка. Шутка ли, винтовку на него наставили. Да и вооруженный-то больно страшный: из волос, завитых в кольца, глядят изглубока большие блестящие глаза.
— Я, дяденька, заблудился, — говорит Епишка. — Пошел на охоту и потерялся. Не знаю, где дом.
— Откуда ты?
— С Благодатного.
— Фамиль как?
— Туесков, Епифаном зовут.
— Так, — сказал человек с винтовкой. — Прииск Благодатный вот в той стороне. Ступай туда. Перевалишь через гору, спустишься вниз. Там опять гора будет. Поднимайся вверх. Вполгоры попадется тебе тропинка. Вот и шагай по ней вправо, придешь домой. Понял?
— Понял.
— Ну вот, ступай.
— Я, дяденька, не дойду. Я пять дён без хлеба, без всего. Вот у меня рябчик. Хотел запечь в золе. Потрохи-то выкинул. В пере-то он бы испекся, да спичек нету, потерял. Где-то второпях мимо кармана положил коробку.
— Постой тут, коли так, — опять говорит солдат. — Сейчас я тебе принесу что-нибудь пожевать. Сядь тут, сиди.
И ушел. А Епишка постоял, постоял да и отправился за ним вслед. Кто его знает, что за человек. Уйдет, и с концом. А ты тут сиди, жди у моря погоды.
Человек оглянулся, а Епишка уже на поляну вышел, избушку увидел. Солдат разозлился, закричал на него, затвором винтовки щелкнул.