– Когда?
– Только что позвонили.
– Собираетесь ехать?
– Машина уже ждет нас.
Танкетка стояла на обочине – искореженный металл, запах горелой краски. Харнак обошел вокруг нее, зачем-то ткнул носком блестящего сапога по разорванной гусенице, заглянул внутрь.
– Двух мнений быть не может. Противотанковая граната… – Перепрыгнул через кювет. – Бросали вот отсюда. Даже окопчик выкопали. Умно…
– Можно подумать, что вы восторгаетесь этими бандитами, – скривил недовольную гримасу Менцель.
– Объективно оцениваю, штандартенфюрер. Если бы этих бандитов не было, нас с вами здесь не держали бы.
И вот так всегда! У этого Вилли чересчур острый язык. Никогда не знаешь, что он выкинет. И потом – никакого уважения к старшему по званию.
– Ох, Вилли, Вилли! – буркнул Менцель. – Вы когда-нибудь доиграетесь…
Собственно, такой именно тон в их взаимоотношениях ему как раз импонировал. Менцель знал, что при посторонних Харнак никогда не позволит себе фамильярничать. А с глазу на глаз пускай тешится…
Поднявшись на холмик, заросший травой, Хар shy;нак подозвал к себе Менделя.
– Вот здесь, шеф, охрана танкетки пыталась организовать оборону. Видите, сколько стреляных гильз? Потом наших солдат забросали гранатами.
Походил немного по опушке, что-то бормоча, а затем обратил внимание Менделя на свежий конский помет и следы, которые вели в глубь леса.
– Картина вырисовывается. Засаду хорошо продумали. Охотились именно за танкеткой – не обстреляли же колонны, которые проходили по шоссе ут shy;ром. Выходит, хорошо информированы. А это, штандартенфюрер, свидетельствует о том, что действовал местный партизанский отряд.
– Вы открыли Америку, Вилли! Это я и без вас знаю.
– Но ведь вы не знаете, что партизан было около тридцати, что у них способный командир – наверно, бывший военный, что отряд вооружен нашими автоматами, что у партизан было несколько раненых, а возможно, и убитые.
– Об этом тоже нетрудно было бы догадаться.
– Чего же вы от меня хотите?
– Сами знаете.
Харнак развел руками.
– К сожалению, больше ничего не могу. А впро shy;чем… – присмотрелся к асфальту. – Любопытно…
Менцель заглянул через его плечо. И что там любопытного? Кровавое пятно? Но ведь следов крови вокруг сколько угодно.
Харнак вырвал из блокнота чистый листок бумаги, поднял что-то с земли и аккуратно завернул в него.
– Все, шеф! Нам тут больше нечего делать.
– А это что? – показал Менцель на карман, куда Харнак положил бумажку.
– Да так… предположение… Необходимы лабораторные анализы.
Менцель знал: в таких случаях расспрашивать Харнака безнадежное дело. Все равно ничего не ска shy;жет. Потом сам доложит.
Харнак позвонил Менделю утром следующего дня.
– Вы свободны, шеф?
– Жду вас через десять минут.
По выражению лица Харнака Менцель понял – есть что-то новое.
Гауптштурмфюрер сел в кресло и не спеша заку shy;рил. Дымком сигареты прочертил в воздухе огромный восклицательный знак.
– Во вчерашнем налете принимал участие кто-то из города. Мужчина лет пятидесяти. Ранен в левую щеку. – Глубоко затянулся, пустил дым под потолок. – Вас это интересует?
– Откуда такие сведения?
– Данные экспертизы…
Харнак небрежно стряхнул пепел на ковер – сейчас он мог себе позволить это.
– Точнее?
– Помните, на асфальте возле танкетки лежал окурок, а рядом – кровавый сгусток?
Менцель понял: Вилли хочется немного пофорсить, ждет, чтобы начальник засыпал его вопросами. Не дождешься, мальчишка! Уперся подбородком в переплетенные толстые пальцы и ничем не обнаруживал своего любопытства.
Харнак медленно погасил сигарету.
– В том кровавом сгустке я нашел осколки зуба. Остальное – уже дело науки. Вы знаете, в нашем госпитале работает опытный стоматолог. Мы просидели с ним всю ночь. Пришлось-таки пошевелить мозгами, зато мы добились своего. Прежде всего установили, что осколки, если их собрать, имеют форму мужского левого коренного зуба нижней челюсти, по-научному – моляр. Эта старая перечница, наш зубодер, оказался наблюдательным и дотошным человеком. Он утверждает, что зуб был здоровый, что раздробила его пуля. А это, в свою очередь, означает, что мужчину ранили в левую щеку. Далее. Зубодер заверил меня: остатки зубных бугров и следы зубного камня позволяют утверждать, что зуб принадлежал человеку лет пятидесяти. Вот и все.
– Позвольте, Вилли, – ехидно заметил Менцель, – а что может сказать ваша старая перечница по поводу такого, к примеру, соображения: чем, собственно, отличаются зубы жителей этого города, ну, от зубов, скажем, краковчанина? Как он научно такую проблему обосновывает?
Харнак засмеялся.
– Вы забыли про окурок, штандартенфюрер. Окровавленный окурок, валявшийся рядом. Его бросил имен shy;но тот человек.
– Установить это не так уж и сложно, Вилли. Простейший анализ… Но почему вы думаете, что курил обязательно человек, прибывший из города?
– Итальянская сигарета, шеф. А итальянская дивизия прибыла в город пять дней тому назад. Хотя таких спекулянтов, штандартенфюрер, как эти итальянцы, свет не видывал, тем не менее полагаю, что за пять дней даже и они не могли успеть наладить торговые отношения с партизанами. Выходит…
– Не надо, не надо, Вилли! – поднял руку Менцель. – Все ясно!
– Остальное в вашей власти, штандартенфюрер. Приметы имеются, пускай поработают агенты.
– Если только мы нападем на след, Вилли, – торжественно произнес Менцель, – я возбужу ходатайство о награждении вас Железным крестом!
– Весьма благодарен, штандартенфюрер, но пока лучше освободите меня на сутки. Этот пройдоха Сливинский предлагает…
– Понятно, Вилли. Вечеринка с девушками?..
– А что в этом плохого, шеф?
В Злочном Заремба побродил с полчаса по базару и потом направился на вокзал. Шел, задумавшись, и почти не обращал внимания на прохожих. Чувствовал себя уверенно: документы ведь у него надежные – корректор солидной националистической газеты.
Немного беспокоило лишь то, что он пробыл в отлучке больше, чем предполагал. Но главный редактор вряд ли будет очень взыскивать за то, что его сотрудник загулял на свадьбе племянника. Шрам на щеке? Евген Степанович и это предусмотрел, тщательно продумав рассказ с комическими отступлениями: как перепил (кто же на свадьбе не перепивает!), как напала на него собака, как отбивался от нее палкой, как споткнулся и напоролся на ржавый гвоздь. Все правдоподобно…
Поезд опаздывал, и Евген Степанович присел на скамью в привокзальном сквере. Сидел, обмахиваясь газетой: должно быть, надвигалась гроза, дышалось тяжело. Случайно посмотрев в сторону, Заремба поймал на себе взгляд усатого человека в вышитой сорочке и потертом коричневом пиджаке. Усатый лениво жевал пирожок, бросая крошки голодным воробьям. Как будто ничего подозрительного не было в поведении усатого, но взгляд его встревожил Евгена Степановича. Старый конспиратор, за которым еще при Пилсудском гонялись агенты дефензивы[12], Заремба хвалился как-то, что чует шпика за полкилометра. Человек в коричневом пиджаке как будто потерял интерес к Зарембе, но зато сам Заремба запомнил его взгляд – внимательный, изучающий и даже несколько насмешливый.
“Так, так… Неужели увязался за мной? – подумал Заремба. – Спокойно! Сейчас мы его проверим…”
Медленно поднялся и, не озираясь, направился к перрону. Знал: не очень опытный агент через несколько секунд последует за ним. Свернул за угол, остановился у газетного киоска. Постоял минуту – никого. Едва заметно выглянул из-за угла – усатый сидел на своем месте, даже позы не переменил.
“Ох! – вздохнул облегченно. – Вы, Евген Сте shy;панович, становитесь трусоватым…”
Подошел поезд. Во всех вагонах, кроме последнего, были военные – на площадках стояли часовые. Проверив документы Зарембы, кондуктор пустил его в последний вагон.
В тамбуре Евген Степанович едва не столкнулся с усатым. “Будь это агент, – подумал Заремба, – он обязательно вошел бы в вагон после меня”. Еще больше успокоило Евгена Степановича то, что усатый не сел рядом с ним и не стал караулить в тамбуре, а расположился в каком-то другом купе.