Катруся, подавая чай, предупредила:
— Сахара нет, придется вам пить с карамелью.
— И на том спасибо, — сказал Заремба.
Он начал расспрашивать хлопцев об их планах. Петро понял и одобрил тактику Зарембы — как можно меньше говорить самому и как можно больше вытянуть из них. “Он, пожалуй, прав. Я на его месте поступил бы точно так же…”
— Как ваша нога? — вдруг обратился к нему Заремба.
Петро поднялся, сделал несколько шагов.
— Теперь легче… Спасибо Катрусе, через неделю смогу танцевать.
— Так, так… Танцевать, говорите? И это неплохо…
— Евген Степанович, — взмолился Богдан, — вы все ходите вокруг да около. Может, все-таки посоветуете нам что-нибудь?
— Горячий ты, Богдан… Но, может, и посоветую!
— Скажите…
— Не кажется ли тебе, что лезешь поперед батьки в пекло?
— Но ведь душа горит…
— А ты ее чайком заливай, душу-то горящую, — указал гость на стакан. — Чай — это, брат, большая сила…
Богдан выжидающе замолчал. Заремба допил свой стакан.
— Так вот, — сказал. — Мне приятно видеть таких мужиков. Сейчас ничего не скажу, но дело найдется. Должен предупредить: трудное и опасное. Как на войне, — усмехнулся, — а может, и труднее… — Говорил ровным голосом, чуть растягивая слова. — Дней десять поживете еще здесь, — указал на каморку, — пока Петро выздоровеет. За это время мы приготовим ему документы.
— Кто это мы? — вмешался Богдан.
— А может, ты помолчал бы? — проворчал Заремба.
— Не думайте, вуйко [4] , что я не умею держать язык за зубами. Но руки чешутся.
— Успеешь, — успокоил Евген Степанович. — Потом, когда будут документы, товарищу Кирилюку придется переехать на другую квартиру.
Он произнес эти слова просто и обычно, но для Петра они прозвучали чудесной музыкой. “Товарищу Кирилюку…” Выходит, здесь, в глубоком тылу врага, они остаются теми же, кем и были, — людьми. Конечно, право называться человеком надо отстаивать, но ведь оружие у него есть, товарищи есть — вот и можно будет побороться! И Петро ответил просто и сердечно:
— Мы с Богданом — комсомольцы. Можете рассчитывать на нас, товарищ Заремба!
— Вот и хорошо. А так как вы комсомольцы, да еще с образованием, вам и задание — подготовьте листовку. Значит, так — фашисты принялись гнать молодежь в Германию. Надо разъяснить людям, что их там ждет… — Пододвинулся к столу, жестом подозвал Богдана. — Листовку передадите через Катрусю. Она знает, кому…
— Вот она какая, — сказал Богдан. — А еще сестра… Даже мне ни слова…
— Наш первый закон — строгая конспирация, — оборвал его Заремба. — Катруся, — ласково взглянул он на девушку, — золото! Если бы все были такие… — Задумался на минутку, потом продолжал: — Стало быть, к завтрему текст листовки должен быть готов. А основное ваше задание — набираться сил.
Перед тем как выйти, Евген Степанович долго прислушивался. Завернул за дом и бесшумно исчез в темноте.
— Пошел огородами, — сказал Богдан. — Далековато, зато вернее.
Вздохнул, внимательно всматриваясь в темноту, но так ничего и не увидел. Сказал со вздохом:
— Конспирация…
Заремба пришел спустя неделю. Снова попросил Катрусю вскипятить чаю и долго с удовольствием пил. Завел разговор об урожае на огороде, о том, что хлеб на рынке подорожал, что спекулянты окончательно распоясались — три шкуры сдирают с народа. Но хлопцы понимали, что вряд ли Заремба рискнул бы после комендантского часа пробираться на далекую окраину города для беседы о моркови на грядках и о вакханалии на рынке. Поэтому сидели молча, лишь поддакивая. А Евген Степанович, дуя на горячий чай, щурил глаза, аппетитно прихлебывал и очень серьезно обсуждал с Катрусей проблему удобрения для помидоров. Лишь раз, как бы невзначай, обратился к Петру:
— Катруся говорила, вы немецкий хорошо знаете. Верно?
— Почти как родной. Отец работал в торгпредстве в Берлине, и я вырос там.
— Так, так… — Глаза снова исчезли в узких щелках. — А ты, Богдан, почему нос воротишь?
— Да разговор уж больно любопытный — картошка, редька… Точно это самое важное…
— А зимою скажешь — картошки бы горячей!.. Или, прошу пана, супа с фасолью…