Выбрать главу

На третий день Петро ждал майора чуть ли не до шести часов вечера. Зашел в ресторан, посидел над кружкой пива, следя в окно за улицей, потом вышел, слонялся по перекрестку. Знал: майора не будет, но не мог примириться с этим… Перед глазами стоял маленький человек с мясистым носом и светлыми добрыми глазами, а в ушах звучали слова, сказанные как бы шутя: “Если не явлюсь, считай, что ты счастливее меня…”

Но почему счастливее? Потому, что он еще ходит, засунув руки в карманы, по Унтер-ден-Линден и имеет возможность заказать в ресторане кружку пива? А тем временем гестаповцы, быть может, уже напали на его след, но не торопятся схватить, надеясь, что удастся выследить сообщников.

От этой мысли Кирилюка пробрала дрожь. Но он и в самом деле замерз — с трудом шевелил пальцами в легких ботинках. Надо уходить, довольно мозолить глаза.

И Петро решительно повернул в сторону Шарлоттенбурга.

Настал апрель, на деревьях набухли почки. Лотта получила письмо от отца — он торопил ее обратно в Бреслау.

Однако Лотта и слышать не хотела про разлуку со Шпехтом.

Петро нервничал. Он тяжело переживал провал майора Скачкова. Угнетало и то, что до сих пор ни на шаг не продвинулся вперед.

— Где Амрен? — спросил он как-то Мора.

Они сидели в гостиной, курили и лениво перебрасывались словами. К Доре пришла портниха, и женщины оставили их наедине.

Роберт пустил кольцо дыма, проткнул его сигаретой и сказал:

— А вы знаете, за один такой вопрос можно поплатиться головой.

— Что вы имеете в виду? — Петро все понял, но прикинулся простачком. — Чьей головой?

Мор подошел к окну.

— Во дворе сейчас пахнет весной. Давайте пройдемся по саду, — сказал он.

Они вышли в небольшой садик позади особняка. Роберт присел на скамейку рядом с Петром, поднял с земли веточку и, начав что-то чертить ею, сказал, не поднимая глаз:

— Вы мужественный человек, Шпехт, но это вам не поможет…

— Не люблю, когда говорят загадками, — проворчал Петро. — У вас сегодня настроение такое, что ли?

Мор сломал веточку, швырнул обломки на газон.

— У нас в Германии, — не обращая внимания на слова Петра, продолжал он, — и стены имеют уши. Я пригласил вас сюда преднамеренно, ибо разговор у нас будет не для чужих ушей. Между прочим, продолжать вас звать Шпехтом или вы откроете мне свое подлинное имя?

— Уж не спятили ли вы, Роберт?!

— На вашем месте я действовал бы точно так же. Но скажите, куда вы дели тетрадь покойного Геллерта?

Петро пожал плечами.

— Дора дала мне прочитать письмо Лотты, написанное сразу же после вашего отъезда из Бреслау. Итак, вы были единственным посторонним человеком, в руках которого побывали бумаги Геллерта. Стало быть, вы и забрали тетрадь.

— Почему же вы сразу не заявили в гестапо? — усмехнулся Петро.

— По двум причинам. Во-первых, у Лотты и ее отца возникли бы большие неприятности. Может быть, они не избежали бы даже концлагеря. Во-вторых, я был счастлив, что тетрадь не нашлась.

— Почему?! — вырвалось у Петра.

— Потому что я потерял интерес к своей работе. Больше того, я вообще с радостью прервал бы ее…

— Это ваше личное дело, — махнул рукой Петро. “Разговор что-то очень смахивает на провокацию, — подумал он. — Следует быть осторожным”.

— Не говорите… Вы много сейчас отдали бы за возможность узнать о работе нашей лаборатории. Но вы играете с огнем, и вам просто везет, что гестапо до сих пор не заинтересовалось вашей личностью. — Заметив протестующее движение Петра, он насупился. — Я — не гестапо и все же довольно легко установил, что в Кракове никакой Герман Шпехт не проживает. Для этого достаточно было запросить адресное бюро. Не говорю уже о мелочах, которые усилили мое подозрение. Возможно, я не обратил бы на них внимания, если бы не эта история с тетрадью. Возьмем, к примеру, такую “мелочь”. Как-то во время беседы с Дорой, в моем присутствии, вы привели слова Пушкина, — правда, не называя их автора. Но какой же немецкий коммерсант, даже образованный, знает Пушкина?! А ваши заигрывания с Амреном? Разве можно поверить, что общество этого негодяя может быть кому-либо приятно? Просто он вам нужен… — Мор потянулся к яблоне, отломил веточку. — Хватит? — спросил, подбрасывая ее на ладони.