Ромка принялся разливать самогон. Заремба решительно накрыл рукой свой стакан.
— Не пью.
— А я слышал, большевики не гнушаются… — усмехнулся Ромка.
— Сухого закона у нас нет, но я в рот не беру даже сладкую, — и пояснил: — Сердце…
Младший Шиш, поколебавшись мгновенье, все же осушил свой стакан.
— Для аппетита, — оправдался, запихивая в рот изрядный кусок ветчины.
Евген Степанович проголодался и ел с аппетитом. Несколько минут жевали молча, пока не заморили червячка. Ромка снова потянулся к бутылке., но, посмотрев на пустой стакан Зарембы, воздержался.
— Сказали мне, — начал, вытирая рукой рот, — что ты был при Советах в большом почете. Вроде бы комиссар или как? Одним словом, продавал нашу Украину большевикам…
Евгену Степановичу не хотелось ввязываться в спор, и он сказал:
— Пустяки. Я работал в газете.
— Но ведь в коммунистической…
— Неужели ты думаешь, что я приехал в такую даль исповедоваться перед тобой?
— Прошу, прошу, господа, — поспешил вмешаться отец Андрей. — По-моему, лучше будет, если поговорим о делах.
— Золотые слова, — поддержал его Евген Степанович. — Слышал я, Роман, ты стал большим начальником и все в твоих руках. Вот и надумал предложить тебе одну выгодную сделку…
— С большевистскими элементами у нас один разговор, — отрезал тот, подняв кулак и повертев им под носом у Зарембы. — Вот какой!..
— Но ради нашей старой дружбы, — сказал отец Андрей, — можно было бы сделать и исключение.
“И когда это мы дружили?” — подумал Евген Степанович.
Ромка налил себе стакан самогона. Понюхал и выпил.
— Сегодня я добрый, — сказал. — Что тебе нужно? Если, конечно, деньги есть…
— Даже и не знаю, найдется ли у вас? — неуверенно произнес Заремба.
— Известное дело, у нас не армейские склады, но украинское воинство всем обеспечено!
— Ежели пану надобно даже оружие, — сладко вставил отец Андрей, — то можно и оружие достать, Трофейные автоматы…
— Оружие, говорите, — сказал с притворным удивлением Заремба. — За оружием я не осмелился бы приехать.
— А все прочее — тьфу! — хвастливо стукнул по столу Ромка, но тут же спохватился, вспомнив, что этим можно цену сбить. — Для кого — тьфу, а для кого и золото…
— За каким же бесом пан сюда приехал? — спросил священник.
— Чепуховая вещь, — небрежно махнул рукой Евген Степанович. — Мне нужна рация.
— Что?! — воскликнул вдруг Ромка, — А это видел?.. — сложил большой кукиш и сунул его Зарембе под нос.
— Я всегда знал, что ты невоспитанный человек, — спокойно отвел его руку Евген Степанович. — Чего ты испугался? Тоже мне редкость — рация!
— Чтобы пан, извините, переговаривался с Москвой? — Ноздри егомосьци задвигались. — Чтобы вы передавали туда информацию!..
— А то как же, для того и существует рация, чтобы передавать информацию. Разве для вас это новость?
Кровь бросилась Ромке в лицо, и он сунул руку в карман.
— Спокойно! — схватил его за руку Евген Степанович. — Я же не требую бесплатно!
— Да плевать я хотел на эти марки!.. — горячился Ромка. — Идея для меня дороже!
— А кто сказал, что я плачу марками? — удивился Заремба. — Для вас, господа, я нашел бы и доллары.
Ромка замер с открытым ртом.
— Что? — только и сумел он произнести.
— Пан не оговорился? — спросил отец Андрей. — У пана действительно есть доллары?
— А почему бы и нет, если предлагаю?
— Конечно, конечно… — наклонил голову егомосьць. — Я не сомневаюсь в кредитоспособности многоуважаемого пана, но хотелось бы увидеть собственными глазами.
— Нет дураков! — отрезал Заремба. — С собою денег не вожу. Во избежание всяких осложнений…
— Но если пан думает, что здесь отделение банка и он может рассчитываться чеками… — начал священник.
— Нет, — прервал его Заремба. — Пан так не думает. Рассчитываться буду наличными.
— Ой ли? Ишь ты! Наличными! — воскликнул потрясенный Ромка. — Не крути мне голову. Наскребли где-нибудь два–три десятка доляров и думают, что стали миллионерами…
— За исправную рацию с запасным комплектом ламп, — сказал Заремба, — заплатим триста долларов.
— О-о! Шлюхам морочь голову, а не мне, — не поверил Ромка.
Но егомосьць вытер губы салфеткой и быстро сказал:
— Четыреста!
Евген Степанович поднял глаза к потолку, как бы подсчитывая свои ресурсы, потом вздохнул и сказал:
— Триста пятьдесят…
Он бы дал и больше, но не хотел показать братьям, как остро нуждается в рации.