— Кхе, кхе, надымил тут, — произнес слева кто-то невидимый из-за дверцы шкафчика.
Холодея, Мишка с лязгом захлопнул дверцу и нос к носу столкнулся с Изместьевым.
— Как это? — пронеслось в голове. — Никого же не было, никто не входил, дверь в раздевалку не хлопала. Специально следил? Вот я попал!
— А ведь нам нельзя курить, — почти пропел Николай, копируя кого-то из поп-звезд, — нас за это будут бить.
— Ты обалдел, Серых?! — безо всякого перехода заорал лейтенант. — Погоны плечи натирают? Служить устал?
— Господин лейтенант, — залепетал Михаил, ненавидя себя за дрожь в голосе, — это же ненастоящие, электронные, вот сами посмотрите, — и, рывком распахнув дверцу, слепо зашарил в шкафчике, не отводя глаз от Изместьева.
— Да мне плевать! Кто-то должен по уставу жить, правильно оружие применять, а прапорщику Серых закон не писан! Захотел — покурил, захотел — водочкой размялся. Может, еще бабу в казарму приведешь?
— К-к-какую бабу? — от волнения он начал заикаться.
— Тебе виднее! — рявкнул Николай. — Нет никакой разницы: никотин в организме есть, значит, курил!
— Господин лейтенант! — Мишка уже чуть не плакал от бессилия. — Да я...
— Молчать! Отставить! — скомандовал Изместьев. — Вот видишь, Миша, как оно в жизни бывает? — продолжение фразы последовало внезапно мягко, буквально по-отечески, хотя Колян всего на три года старше. — Залез на броневичок, выступил, вскрыл, так сказать, недостатки, высветил пороки, а у самого-то рыльце в пуху! Что за двойные стандарты? Ты сам не святой, так что делай людям скидку и смотри снисходительно на их проступки.
Дружески потрепав прапорщика по плечу, лейтенант развернулся и зашагал к выходу из раздевалки, насвистывая на ходу что-то из классики. Серых растерянно хлопал глазами, переваривая резкий переход от грубого армейского пистона к задушевной беседе. Мыслей в голове крутилось множество. В тесно сплоченном коллективе он не делал особой тайны из своей слабости. Конечно, не дымил при всех открыто, но и не сильно прятался. При желании, Изместьев мог легко просчитать последовательность Мишкиных действий: поскандалил, психанул, покурил. Все логично. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы застать курильщика врасплох. Но зачем? Что сейчас делать? Одно ясно точно — рапорт теперь писать нельзя. Действительно, Ариец выразился верно: у самого рыльце в пушку. Он им: немотивированная стрельба, они: а Серых курит, курит, курит! Мишка с ненавистью взглянул на продукцию компании Joyetech[11], все еще зажатую в потном кулаке. Полицейский злобно бросил сигарету на пол и стал топать ногами. Тонкий металл моментально смялся под напором тяжелых ботинок, растеклась небольшая лужица табачной жидкости.
— Дурак, — выпустив пар, подумал Серых. — Она-то здесь причем? Вот я вляпался! Ой, подловил меня Ариец, ох и прижал, сволочь белокурая. Ладно, утро вечера мудренее, посмотрю завтра на поведение Петровича. Сразу станет ясно — сдал меня Изместьев или нет. Вот только не понятно, что хуже: сразу вылететь из ЮП, или ждать, когда Колюня соизволит настучать.
Михаил пришел домой мрачнее тучи, но жену грузить проблемами не стал. Та коротко взглянула на мужа, но с расспросами не полезла. Захочет — сам расскажет. Серых меланхолично жевал, молча слушая рассказ супруги о достижениях наследницы. «Она мои кредиты унаследует, вот и наследница», — частенько шутил прапорщик в компании сослуживцев. Ничего необычного дома не произошло: плохо ела в саду, разбросала игрушки и не хочет убирать, требует поиграть с ней, а маме некогда.
Дочь Михаил любил. Желанный долгожданный ребенок. Вот и сейчас, не смотря на усталость и тяжелые мысли, Серых опустился на пол рядом с наследницей. Та сосредоточенно раздевала куклу.
— Зачем?
— Папа, так лучше.
Мишка предпринял еще одну попытку:
— Она замерзнет.
— Папа! — дочь укоризненно посмотрела на глупого родителя. — Она же игрушечная!
Аргументы закончились. Вздохнув, Серых улегся на живот рядом с горкой солдатиков. Как и большинство мужчин, Михаил не любил играть в куклы. А вот морские пехотинцы — это да!
— А давай строевой смотр устроим?
Глаза наследницы загорелись, кукла забыта. Папа с дочкой сосредоточенно выстраивают зеленых китайских уродцев стройными шеренгами, выбирают командира, начинают парад и...
— Миша! — голос жены с порога комнаты врывается в игру. — Ты опять?! Ну сколько говорить: не надо из нашей дочери пацана делать. Сам не наигрался? Теперь с ней доигрываешь? Она же девочка!
— Мама, да мне же интересно, — не соглашается дочь. — Мы всегда с папой в солдатов играем. — Именно так: «солдатов», а не солдат или солдатиков.
Жена обреченно машет рукой и возвращается в кухню. Серых горестно вздыхает: у всех он сегодня не прав. Дочь внимательно смотрит на папу, потом обнимает за шею и шепчет в ухо: «Плохой день?» В груди у Михаила что-то сжалось, глаза защипало от нахлынувшей нежности и благодарности.
— Да нет, Анечка, все нормально.
— Папа! — строго сказала дочь. — Не ври мне. Нам в саду говорят, что тех, кто врет и плохо ест, юпа заберет.
— Кто?! — внезапный ужас понимания и страстное желание ошибиться смывают всю благость от дочкиной заботы. — Кто заберет? Что за юпа?
— Ну юпа! — ребенок поражается непонятливости отца. — Ну это те, кто деток у родителей забирает и увозит.
— Куда увозит? — растеряно спрашивает Михаил.
— В тюрьму. Нам Пашка на площадке рассказывал, что у них во дворе Сережку прямо с качели забрали. Он с мамой гулял, а его забрали. Мама плакала, кричала, а ее ударили, Сережку в машину с решетками посадили и увезли. А куда на машинах с решетками увозят? Только в тюрьму. Это вот юпа и была.
Горло перехватил нервный спазм. Серых с ужасом представил себе момент, что вот дочь подрастет и спросит: «Папа, а ты где по-настоящему работаешь?» Сейчас он отшучивается, что в специальной полиции, которая защищает деток, собачек и кошечек. Аню объяснение пока вполне устраивает. Жена рассказывала, что дочь с гордостью хвастается отцом, защитником детей и животных. А что будет через год или два? Когда придет осознание, что горячо любимый папа и есть та самая «юпа».
— Папа, а меня юпа не заберет? Я еще долго с вами буду? — в глазах ребенка надежда и... и страх?!
За спиной раздается тихий всхлип. Жена снова стоит в дверях кухни и трет подозрительно красные глаза.
— Господи, да что же у меня за работа такая, что собственная дочь ее боится?! — проносится в голове Михаила. — И у жены вон глаза на мокром месте. Ну я же не в гестапо работаю! Спасаю детей и... — и перед глазами встает заплаканное лицо маленькой Олечки, тело ее деда в разгромленном коридоре, кривая ухмылка Изместьева.
— Аня, ничего не бойся, — твердо говорит Серых. — Мы всегда будем с тобой. Правда, мама?
— Конечно, доченька, — жена опускается рядом на пол и уже не скрывает слез.
— Мама, почему ты плачешь? — дочь встревожилась, отпустила отца и подсела к матери.
— Все нормально, просто лук резала, вот и плачу.
Аня недоверчиво гримасничает, но тему не развивает. Обняв родителей, тоже начинает кукситься. Жена забирает наследницу на руки, кидает странный взгляд на мужа, уносит дочь умываться и чистить зубы перед сном. Михаил снова вздыхает. Не задался день, не задался.
Утро и вправду оказалось мудренее вечера. С проблемой надо переспать — эта истина подтвердилась в очередной раз. На службу Серых шагал бодрой целеустремленной рысью. Вчерашние события подернулись дымкой, решение созрело само собой. И черт с этим Изместьевым! Не будет Мишка трепать себе нервы будущими кознями лейтенанта. Будет день и будет пища. Настучит Петровичу? Плевать! Выгонят? Да бог с ним! Он — молодой здоровый парень, найдет, чем себя занять. Платят, правда, в ЮП хорошо, этого не отнять. Да проживут как-нибудь. Главное — дома все хорошо. Красавица жена, любящая дочь... что еще нужно, чтобы достойно встретить старость, если перефразировать известного киногероя. А рапорт Михаил писать не будет. Прошлая горячность растворилась бесследно. Кому это надо? Прапорщику Серых? Да вроде уже нет. Он с удивлением прокручивал события вчерашнего дня и не мог понять — чего его так зацепило? Ну, стрелял лейтенант в деда, так не убил же? Разве что ребенок... Теперь Олечке одна дорога — в детский дом номер один, что на улице Толстого. Печально, но что делать? Майор-пенсионер сам определил ее судьбу. Не выскочил бы на попечителей с ружьем, глядишь, все и обошлось бы. А теперь... Мишка мысленно махнул рукой — если рвать сердце чужими бедами, то так через годик на Свечной[12] свезут. С врачей пример надо брать, вот уж циники из циников. И ему бы так жить. Гаденькая позиция: у меня все хорошо, а проблемы посторонних пусть останутся проблемами посторонних. А как еще остаться нормальным на такой работе?