Зачинщиками всего этого дела были Но Чжасун и Ёнбёнский Товарищ. Последний, кстати, за какие-то несколько часов неузнаваемо изменился. Всегда улыбающийся веселый хулиган, теперь он превратился в серьезного, мрачного и задумчивого человека. Он делал вид, что не замечает меня, порхал из одной комнаты в другую и в конце концов выскользнул на улицу в поисках сослуживцев.
И действительно, они говорили правильно. Если бы партийная организация как следует выполняла свои обязанности, доставка добровольцев до линии фронта осуществлялась бы иначе. Как иначе можно объяснить, почему из резервного батальона, в который входило пять совершенно неподготовленных взводов, сформировали непонятное подразделение — слишком большое, чтобы называться ротой, и слишком малочисленное, чтобы считаться батальоном? «Рота» состояла из пяти взводов, количеством по сорок человек в каждом. Это странное воинское подразделение из двух сотен новобранцев должно было следовать до Ульчжина. В связи с этой реорганизацией командира этой «роты» стали расплывчато называть просто «начальником».
Вся эта неразбериха была связана с отсутствием нормальной работы партячейки, в которой явно не было достаточного количества членов партии. Поэтому в течение десяти дней мы добирались до Ульчжина под началом бездарного капитана, который являлся главным руководителем подразделения. Разумеется, он был членом партии…
Каждая группа новобранцев выражала недовольство по-своему, переходя из одной комнаты в другую. Чо Сынгю, недавно сидевший рядом со мной на берегу моря, пришел в ярость, увидев в своей комнате валяющихся пьяными Ким Докчина и Ян Гынсока. Он никак не мог успокоиться и даже не стал входить в помещение. На берегу мне показалось, что Чо Сынгю — образованный и сдержанный человек. Теперь же он вел себя совсем иначе, почти не контролировал свои эмоции.
Мне стало неловко смотреть на него. Я незаметно прошел в свою комнату и прилег на циновку, которой был застелен пол. Конечно, мне было далеко не безразлично происходящее, но и вмешаться не было желания. К тому же я чувствовал усталость и решил чуть вздремнуть. Заснуть никак не получалось, хотя глаза мои были закрыты. Я сомневался в том, что член партии Но Чжасун не знал о происходящем в офицерских кругах. Я также был уверен, что всю эту кашу заварил невзрачный деревенский мужичок из Ёнбёна. Вот если бы это дело провернул член партии Пхунён, дядюшка из моей родной деревни, это еще можно как-то понять. Но этот человек! Смех, да и только! Какая-то бессмыслица…
В связи с этим мне вспомнились события, имевшие место в нашей деревне Хёнчжудон после освобождения страны 15 августа. В памяти хорошо сохранились те дни моей школьной учебы. Я вспомнил, как на уроках нам говорили, что нашим освобождением мы обязаны доблестной Красной Армии под руководством генералиссимуса Сталина. В те же дни на каждом перекрестке, на вокзалах, в государственных учреждениях, в школах и в других местах вывешивали портреты Сталина — человека с черными усами и узким лбом. Он был похож на руководителя казахской или грузинской цирковой группы или на какого-то иллюзиониста. Вместе с тем повсюду звучала песня патриотического содержания:
Простые слова этих песен легко доходили до простых людей. Кроме того, всюду красовались агитационные лозунги: «Кто не работает, тот не ест!», «Землю тому, кто ее обрабатывает!», «Да здравствует союз рабочих и крестьян!», а также плакаты, изображающие рабочего и колхозницу с серпом и молотом в руках, и многочисленные призывы, напечатанные на бумаге плохого качества.
Некоторые агитационные материалы, мягко говоря, в той обстановке не подходили для Кореи. Они носили слишком общий характер или были непонятны людям. Скорее, эти агитки больше подходили международному рабочему классу, чем северным корейцам. И жители деревни Хёнчжудон тоже это осознавали. Например, им было непонятно, почему у входа в дом деревенского схода, в центре села, на перекладине опускного занавеса в обрамлении сосновых веток висит портрет Сталина. Людям, издавна жившим в деревне по своим законам, чужды были эти новшества, они не воспринимали их всерьез. Более того, некоторые считали эти новые веяния проявлением каких-то неведомых злых сил, стремящихся навязать им свои порядки. Многие жители деревни были растеряны и напуганы.