Впрочем, точно не могу сказать, когда это произошло — 14-го или 13-го числа. Если судить по записям в дневнике студента-обществоведа Ким Сончхиля, то в тот апрельский день, в свои девятнадцать лет я находился на улицах Вонсана…
Ну, хватит об этом. Вернемся к основному рассказу. Я догадывался, что штаб дивизии южнокорейской армии своей главной задачей на тот момент ставит продвижение южно-корейских войск в направлении Вонсана и Хамхына. Никто не ожидал такого резкого поворота событий.
Что касается пленных, их решили размещать в лагерях для военнопленных по мере занятия новых территорий. Никто не думал, что может возникнуть проблема с их размещением. Войсковое командование на уровне дивизии считало, что у них и без того дел по горло, а потому на подобные «пустяковые» дела махнули рукой. Если кто-то звонил по телефону по поводу пленных, ответ начальника был предельно краток:
— Что еще там? Такие вопросы решайте сами на месте. Выполняйте! Самим кумекать надо…
Таким образом, судьба военнопленных решалась не централизованно, а местными полицейскими чинами. Естественно, в этих условиях не было никаких согласованных действий между инстанциями, решавшими судьбу пленных. Например, говорили, что из Каннына следует добраться до Чумунчжина, а оттуда на судах или на катерах нужно плыть на Юг. Однако когда прибыли в Чумунчжин, оказалось, что там никто и понятия не имеет о катерах или судах. Поэтому нам пришлось снова добираться пешком — сначала до Сокчхо, а там уже действовать по обстановке. Так один полицейский участок спихивал пленных другому. Принимающая сторона должна была обеспечить пленным ночлег и питание — хотя бы горсть вареного риса. В тех скудных житейских условиях это была нелегкая задача. Естественно, каждый новый полицейский пост, принимающий нас, был очень недоволен. Полицейские возмущались, потому что для них мы являлись тяжелой обузой в то время, когда южным войскам надо было успешно продвигаться до Хамхына, Чончжина, а затем до горы Пэктусан.
Одним словом, мы оказались никому не нужны, и никто не знал, что с нами делать. Мы были похожи на беспомощных детей, брошенных в какой-то отдаленной глубинке. В сопровождении шести-семи полицейских, вооруженных карабинами, мы еле-еле тащились на Север. В день проходили примерно по 50–60 ли. Полицейские тоже особенно не спешили. Они думали лишь о том, как бы передать нас очередному полицейскому посту и поскорее освободиться.
Вместе с тем и у этих полицейских южнокорейской армии, конвоировавших нас в течение нескольких дней, постепенно стало проявляться поведение, естественное в их обычной жизни. Все они были похожи друг на друга — внушительные, одетые в форму цвета хаки, они всегда ходили в солнцезащитных очках. Нарукавные повязки полицейских вызывали некоторое настороженное отношение к ним. Между тем, наши конвоиры хоть и были похожи внешне, как и все военные, но были совершенно независимы друг от друга.
Мне, за пять лет привыкшему к северокорейской режимной жизни, их поведение было удивительно. Вместе с тем оно вливало в мою жизнь какую-то новую струю.
Мы, полицейские и пленные, словно защищая и охраняя друг друга, шли вдоль берега Восточного моря. Мы так сблизились, что постепенно перестали подозревать друг друга и даже вместе пели песни. Правда, по известным причинам, это были разные песни. Например, полицейские пели такие песни, как «Созвездие Южного Креста — материнское лицо», «Узы, связанные во вчерашнем утреннем сне», «Лунная ночь Силла» и другие. Эти песни были тогда самыми популярными на юге страны.
Мы не знали этих песен и пели свои: «Марш Корейской народной армии», «Кантата о Советской армии», «Ода о Сталине». Иногда даже довольно бодро пели «Песню о полководце Ким Ирсене», неоднократно упоминая отроги горы Чанбэксан.
Слушая наши песни, полицейские выражали свои чувства по-разному, но все были довольны. А некоторые из них просили, чтобы мы спели еще что-нибудь интересное. В то же время другой полицейский говорил:
— Ну хватит, остановитесь! Так мы можем оказаться в плену агитационно-пропагандистских песен красных. Опомнитесь!
Так пленные и военные полицейские стали постепенно привыкать друг к другу, и между ними начали устанавливаться контакты. Сравнивая порядки в Северной Корее, где я прожил всю жизнь и где три месяца прослужил в армии, с независимым поведением этих полицейских, с их доброжелательностью, я не мог не удивляться. Но, с другой стороны, возникал вопрос: как военнослужащие могут вести себя столь свободно? Ведь армия — это особая организация, где жизнь сильно отличается от гражданской. Этого я не понимал.