Наконец они освободились друг от друга и немного успокоились. Но тут, к несчастью, произошло неожиданное. Ополченец в белых штанишках и телогрейке, что-то бормоча себе под нос, пошатываясь, вдруг побежал в поле, заросшее полынью.
— Эй, посмотрите на этого мерзавца! В самом деле он сошел с ума или хочет умереть? — спросил полицейский. Он снял с плеча карабин и прицелился. А ополченец, едва держась на ногах, продолжал бежать в сторону поля с высокой полынью.
Раздался оглушительный выстрел. Пленный упал ничком посреди поля. Кажется, пуля попала ему в ногу, и он продолжал ползти, извиваясь всем телом. Одновременно он что-то бормотал еще громче, чем раньше. Человек из Чиннампхо решительно подошел к извивающемуся телу и выстрелил в спину еще четыре-пять раз.
Затем, обращаясь к нам, зычным голосом скомандовал:
— Уходим, уходим! — И как бы разговаривая сам с собой, тихо добавил:
— Пусть станет пищей для ворон, бурундуков, полевых мышей и удобрением для полыни…
Кругом стояла мертвая тишина, лишь ветерок колыхал сухие ветки полыни, погода была ясная, и солнышко уже медленно клонилось к закату на западе.
Дело вот в чем. Я, словно магнит к куску железа, тянулся к полицейскому из Чиннампхо. Это происходило не потому, что я стремился подхалимничать или застраховать себя от страшной участи человека из Самчхока, а из-за необъяснимой симпатии к нему. Возможно, мое тогдашнее поведение объясняется тем, что я был сильно взволнован и не мог разобраться в той сложной обстановке. Тем более сегодняшнее суждение о тех драматических событиях не может быть объективным. Пусть все это останется в прошлом.
Не могу точно утверждать, но, возможно, мои чувства передались и человеку из Чиннампхо. После убийства парня в белых штанах на пути к Чумунчжину молчали и пленные, и сопровождающие нас полицейские. Только я, находясь рядом с начальником отряда, завел разговор примерно такого содержания.
Я спросил:
— Господин начальник, откуда вы родом? Мне кажется, что вы из провинции Пхёнандо.
— Да, из Чиннампхо.
— Когда вы перешли на Юг?
— В 1947 году. Невыносимо было жить при коммунистах.
— Ваша семья занималась торговлей?
— В Чиннампхо мы занимались и торговлей, и садоводством. Выращивали яблоки, груши и персики. Если точнее сказать, дядя отвечал за торговлю, отец ухаживал за дедушкой и бабушкой, занимался скотоводством. Отец, дядя, вся семья перебрались на Юг. Дед с бабушкой остались, чтобы охранять свою землю. Если они еще живы, то им по семьдесят шесть лет. Вот почему я решил отправиться на западный фронт, но не всё получается по нашему желанию…
— И наша семья тоже занималась садоводством.
— Да, а где же?
— В Вонсане, в провинции Хамгёндо. Там в основном выращивают груши. У нас тоже был свой сад.
При этом, к своему удивлению, я, сам того не замечая, постепенно стал переходить на пхёнанский говор.
— Вот как! А с какого времени ты стал служить в Народной армии?
— Какая там служба… В начале июля все учащиеся старших классов средней школы повышенной ступени были мобилизованы в армию.
— Вот негодяи! Что могли сделать учащиеся средней школы на войне? В таком случае не надо было начинать войну. По меньшей мере, здесь, в Республике Корея, такого не было. Теперь я понимаю, почему в Народной армии так много новичков и так мало взрослых. А тебе сколько лет исполнится в этом году?
— Мне девятнадцать лет.
— Значит, ты ровесник моего самого младшего брата Сангори.
После небольшой паузы он продолжал:
— Сейчас он учится в средней школе повышенной ступени в Ёнсане. Когда мы переезжали на Юг, сначала думали, в какой школе учиться — в сеульской или ёнсанской.
Вот так мы говорили о разных вещах. Другие пленные и полицейские по-прежнему молчали. Мы тем самым выделялись среди других в команде. Пользуясь случаем, как можно мягче, я осторожно спросил:
— Уважаемый товарищ, передав нас… Ой, извините, не «товарищ». Это я по привычке — на Севере при обращении всегда использовалось это слово.
— Ничего. Нормально. Я это знаю. А что ты хочешь сказать? Рассказывай.
— Я слышал, что вы, передав нас, отправитесь в Вонсан. Это правда?
— Откуда тебе известно? Как ты узнал?
— Узнал совершенно случайно. Когда оказываешься в таком положении, обостряется слух.
— Понятно. В чем дело?
— Если позволите, есть одна просьба к вам.
— Что за просьба?
— Я буду очень благодарен вам, если вы передадите, что я жив и здоров.