Ёнхван осторожно откликнулся. Полицейский продолжал:
— Говорят, что ты играешь в футбол и регби. Кстати, твой друг жив и находится в плену в Чумунчжине. Иди к нему домой и сообщи родителям об этом.
Затем он вышел и закрыл за собой дверь.
Разумеется, Ли Ёнхван тогда не пошел к нам и не передал это сообщение. На то у него были свои причины: видимо, ему было очень неловко говорить моим родителям об этом. Ведь он и его дружки осознанно уклонились от мобилизации в Народную армию. Им наверняка было неудобно перед теми, кто служил в Народной армии. Однако слухи быстро распространились, и наши родители и без него уже знали. Я был очень удивлен этим фактом. В общем, вот она какая, человеческая жизнь!
Из-за внутренних беспорядков в 1980 году{21} в течение двух месяцев я был заточен в подвале на горе Намсан. Затем меня перевели в сеульский следственный изолятор, где за каждым моим шагом следил высоченный молодой солдат из Самчхока.
Однажды ночью у меня появилась возможность поговорить с ним наедине. Я узнал, что один из его двоюродных братьев был насильно завербован добровольцем в Народную армию во время Корейской войны 1950 года и что до сих пор нет никаких сведений о нем. Судя по возрасту, этим пропавшим добровольцем мог быть тогдашний человек из Самчхока. Однако я не сказал моему охраннику ни одного слова о событиях осени 1950 года.
…Кажется, это было в июне 1987 года до 29 числа{22}, примерно 18 июня. В 12 часов ночи должны были начаться массовые аресты. Один из полицейских заранее пришел в наш дом и предупредил об этом, чтобы хоть на несколько дней отсрочить наш арест…
2
— Эта местность называется Кансон.
— Кансон или не Кансон, разницы нет. Дадут нам, чем укрыться?
— Давайте немного подождем, может быть, принесут ватные одеяла…
— Да, люблю ватное одеяло.
— Захотел ватное одеяло! Ты что, решил, что это спальня у тебя дома? — Такой разговор происходил между людьми на новом месте.
Над свободным пятачком земли за железнодорожным вокзалом мы натянули большой навес, который достался нам от местной администрации. Кое-как провели электричество, раздобыли несколько электроламп довольно большой мощности. Так что, вопреки ожиданиям, устроились довольно уютно.
Мы готовились к ночлегу прямо на полу на соломенных мешках. С разных сторон доносились разговоры о том, что на пути к Северу все время увеличивается количество пленных и их число уже превышает пятьдесят человек. В Чумунчжине состав полицейского наряда обновился. Нам стало труднее общаться с новыми надзирателями. Даже если подчиненные общаются с начальником в течение трех дней, все равно с ним удобнее, чем с новыми, незнакомыми людьми. При постоянной смене начальства люди не застрахованы от случайных сюрпризов и вынуждены держаться настороже.
Завершив свою работу с нами, наш «старый знакомый» полицейский, выходец из Чумунчжина, отправлялся в штаб корпуса. Он уже садился в джип, как вдруг принял решение — снова повидаться со мной. Он подошел ко мне, похлопал два раза по плечу на прощание и просто сказал:
— Как я говорил вчера, постарайся добраться до Вонсана. Если буду в штабе корпуса, помогу тебе выбраться отсюда.
Я был настолько взволнован и смущен его вниманием и заботой, что не знал, как вести себя. Полагаю, что он тоже не ожидал, что когда-нибудь ему случится так разговаривать с пленным северокорейской армии.
Он не смог бы так поступить в условиях Северной Кореи, где я прожил всю жизнь. Такое поведение рассматривалось бы как проявление буржуазной морали, игнорирование существующих порядков и нарушение служебной дисциплины. Естественно, он подвергся бы ожесточенной критике как «антиобщественный элемент».
Я тогда стал понемногу понимать, какая свобода личности существует в Южной Корее и как это отличается от реального состояния дел в Северной Корее. Казалось бы, одна небольшая фраза, сказанная мне человеком из Чиннампхо перед отъездом, для меня имела огромные последствия. Можно сказать, что она изменила мою судьбу, принесла мне большую удачу.
С той поры каждый новый полицейский наряд относился ко мне с особым вниманием. Конечно, я не могу делать выводы о каждом конкретном случае, но человек, оказавшийся в моем положении, надеюсь, поймет меня. Кто знает, может быть, человеческая жизнь заключается не в том, чтобы на каждом шагу искать, где правда, а где ложь, а в том, чтобы исходить из реально существующей в данный момент ситуации. Может быть, поэтому Людвиг Витгенштейн{23} говорил: «Мир есть всё то, что имеет место… Мир определен фактами и тем, что это всё факты. Потому что совокупность всех фактов определяет как всё то, что имеет место, так и всё то, что не имеет места».