радостно поднимаясь ему навстречу, воскликнул Кретьен. Понятно, они в стихи играют, вот почему смеются… Кретьен и Мари часто развлекались подобной забавой, то вдвоем, то при Анри — который в игре, однако, не участвовал, только смеялся вместе с друзьями. Анри так не умел. Рифмы не шли ему на ум, строчки не складывались — что, однако, не мешало ему, остро чувствующему свое отличье от этих двоих, получать от сего отличья радостное удовольствие. И стишки ему тоже нравились, особенно смешные он просил записать — а они обычно отказывались, говоря, что пустяки того не стоят. Вот и Мари сейчас подхватила инициативу, поворачивая к мужу улыбающееся, до боли красивое лицо:
подхватил Кретьен, устремляясь навстречу другу. Но, наткнувшись на его замороженный взгляд, он моментально бросил стихотворный лад:
— Анри… Что с тобой? Что-нибудь случилось?..
— Да нет, — граф выдавил улыбку, опускаясь в свое резное кресло. Ему было стыдно до тошноты, будто он все лжет или прячет отравленный кинжал в рукаве, явившись на семейный ужин. — Все хорошо, просто я… думаю о своем. Мне тут надо обдумать… одну вещь. Не обращай внимания, лучше порежь мясо.
Кретьен кивнул, вонзая нож в ароматную толщу жаркого. Сок заструился по серебряному блюду для резки, источая умопомрачительный аромат; Анри тем временем, стараясь не смотреть никому в глаза, взял себе круглый ломоть хлеба. Жена глядела на него с легким недоумением, тревогой, и он потянулся погладить ее по щеке.
— Ну, Гордячка… Не беспокойся. Правда, все хорошо. Налить тебе кларета?
Мари, встревоженная небывалым для Анри резоном — граф решил что-то обдумать — поднесла кубок к губам, следя за ловкими руками Кретьена. Тот быстро и изящно расправился с оленьим боком и положил небольшие душистые куски на хлеб — первому Анри, второй — Оргелузе, и, наконец, себе. Удивительно, как он умудрялся все делать красиво — даже просто смотреть, как он режет мясо, было удовольствием. По-настоящему хорошее настроение трудно испортить — и Мари, отвлекшись от тревог, бросила в друга новой рифмой:
— Кретьен!.. А вот, рифму на «жаркое»!
рассмеялась Мари, подхватывая кусочек мяса тонкими пальцами. — А еще, Наив, мы просто должны… рифму на Анри!
— Пожалуйста, моя госпожа…
— Хороший олень, — заметил превосходящий всех граф, натянуто улыбаясь. Мари жалобно воззрилась на Кретьена, тот только пожал плечами. Его как раз не удивляло желание друга молча подумать о своем — сам он так делал всегда, когда что-то писал.
— А что ты сегодня делал? — спросила Мари как ни в чем не бывало, глядя при этом не на супруга, а на пламя свечей.
— Да так. С оруженосцами занимался. Ничего оруженосцы. Особенно этот… как его… Не помню.
— Жеан? — спросил Кретьен с интересом, отрезая себе еще мяса. Сам он интересовался успехами юношей, а в судьбе некоторых, например, вот этого Жеана, принимал особое участие. Хороший мальчик, сын доброго знакомого, храбрый и вежественный…
— Да-да, Антуан.
Беседа явно не клеилась. В молчании расправились с оленьим боком, Мари даже не хотела жаворонков и пощипывала виноград. Светлое лицо ее затуманилось. Она была в простом полотняном шенсе с вышивкой по вороту, без шелкового платья, и тесный жилет, облегающий фигуру, она тоже не надела на простой семейный ужин; волосы ее, придерживаемые только тоненьким обручем, сейчас казались совсем темными. Так бывало всегда, когда юная графиня грустила; а в радости ее локоны сияли и бывали чуть ли не золотистыми.