— Какое торопливое извинение, будто за вами гнались… Позвольте спросить — а почему вы сожалеете об этом?
— В каком смысле «почему»? — с недоумением произнесла Габриэль.
— А какие в этом могут быть смыслы, милая Элья? — он снова улыбнулся. — Почему вы вдруг решили извиниться?
— По-моему, это глупый вопрос. Понятно ведь зачем люди извиняются! — ответила она и тут же прикусила язык.
…Ну вот! Она опять сказала бестактность!
— Люди, да… А почему извинились именно вы?
— И что не так с моим извинением?
— А то, что оно прозвучало как-то… неискренне. Будто вы заучивали его на ночь вместо молитвы.
— Да как вы…
Она осеклась, не зная, как ответить ему вежливо, потому что отчасти он был прав. Но с другой стороны, ведь именно он спровоцировал её на этот глупый поступок с шарадой.
…А теперь он хочет искренних извинений!
И она не знала что сказать — всё, что приходило ей на ум, было либо грубо, либо бестактно, либо неприлично. Её переполняло раздражение, а красноречие, как назло, снова ей отказало.
Форстер лишь усмехнулся, глядя на её безуспешные попытки совладать с собой, и вдруг произнес жёстко, с нотой горечи в голосе:
— Вам действительно жаль, что вы сделали больно другому человеку? Или вы решили извиниться потому, что вашими глупыми правилами предписано, что «воспитанная синьорина не должна так себя вести»? Вы сожалеете о том, что ваш поступок дурно истолкуют в обществе, и это подпортит вашу репутацию? Или потому, что вы понимаете, что издеваться над другими людьми, отличающимися от вас, низко? Так за что именно вам стыдно? — он чуть подался вперёд, его глаза впились в неё цепко, и он всем своим видом снова стал напоминать хищную птицу. — И стыдно ли на самом деле? А может это всё — такое же представление, как вы устроили на сцене вчера? Или соблюдение дурацкого этикета? Ну же, ответьте — вы сказали это потому, что это правильно с точки зрения ваших приличий, а не потому, что вы это чувствуете? Ведь так? Если так, то не стоило утруждать себя извинениями.
Габриэль ощутила, как кровь приливает к щекам, как раздуваются ноздри и всё то, что она эти три дня прокручивала в голове, рвется наружу. Она сделала над собой неимоверное усилие, чтобы принести извинение, и от него требовалось лишь принять его. Но ему, разумеется, захотелось её проучить.
…Да кто он такой, чтобы читать ей тут проповеди с видом оскорбленного праведника!
Она-то думала, что к его неподобающему поведению нужно отнестись снисходительно: ведь он горец, и недостаток воспитания — его беда, а не вина. Но, как оказалось, мессир Форстер прекрасно понимал, как нужно себя вести, вот только не хотел этого делать, потому что испытывал к южанам только презрение.
И она знала, что будет сожалеть об этом, но сдерживать себя больше не могла. Габриэль выпрямилась, и глядя ему прямо в глаза, спросила, копируя его манеру речи и вложив в слова весь сарказм, на который была способна:
— А вы, мессир Форстер, спросили меня об этом потому, что вам так важна искренность? Или вам просто в очередной раз захотелось унизить меня? Вся эта проповедь нужна была лишь для того, чтобы назвать меня лицемеркой? Или вам, и правда, было больно? Моя вчерашняя шутка так вас задела? Если «да», то значит, вы не так уж и гордитесь тем, как зарабатываете на жизнь. Вы втайне стыдитесь этого, хотя совсем недавно говорили мне обратное! И кто теперь неискренен? Кто из нас лицемер?
Форстер скрестил на груди руки и его синие глаза стали почти чёрными. Наверное, он не ожидал от неё такого отпора и резкости, потому что на какой-то миг замешкался, словно раздумывая над этими словами, а потом сказал негромко:
— Мы ещё поговорим обо мне, синьорина Миранди. Но я спросил первый, и хотел бы услышать ваш ответ. Если вы, конечно, снова не струсите сказать правду. Как струсили на сцене с вашей шарадой. Так я был прав? Ваши извинения — ложь? Вы не можете быть честной, и поэтому всё время прикрываетесь глупым этикетом? Почему вы так цепляетесь за все эти смешные правила?
— «Смешные правила и глупый этикет», мессир Форстер, создают общество, в котором все поддерживают друг друга. И, именно эти «глупые правила» отличают нас, цивилизованных людей, от дикарей, вроде…
Она замешкалась, понимая, что сказала грубость, и закусила губу, чтобы не сказать ещё большую грубость, и даже разозлилась на себя за это: ведь она хотела быть вежливой и сдержанной.