— Вы многого хотите.
— Больше некого спросить, никого нет, кто был бы непредубежден. Однако если вы предпочтете не отвечать из-за вашего положения…
— Дело не в этом. Это очень серьезная проблема.
Официально я здесь для того, чтобы поддерживать порядок и гарантировать, чтобы выборы проводились должным образом и справедливо. Лично я думаю, что дело зашло слишком далеко. Из негров, с которыми мне приходилось сталкиваться, может быть, треть имеет достаточное образование и понимание, чтобы разумно голосовать и занимать государственные должности. Еще треть можно научить. Они, безусловно, хотят научиться быть хорошими гражданами. Но последняя треть — это настоящие воры и безнравственные негодяи, которые считают, что свобода означает то, что они навсегда освобождены от работы.
— Я думаю, то же можно сказать о большинстве только что освобожденных от рабства народов.
Он кивнул:
— К сожалению, складывается впечатление, что радикальные республиканцы привлекают для работы в учреждениях скорее последнюю, чем первую группу. Эти негодяи слишком уж с готовностью принимают приманку в виде взяток и награбленного добра, тогда как образованные негры — я не говорю о свободных цветных — это в основном те, кто при старом режиме прислуживал в домах белых и до сих пор разделяет убеждения и представления своих бывших хозяев. Единственное исключение, которое приходит на ум, — это бывший слуга Тайлера, Брэдли Линкольн. Если бы можно было привлечь побольше таких, как он, мы бы чего-нибудь достигли.
— Вы хотите сказать, что нынешнее правительство штата действительно такое плохое… каким его представляют нам редакторы газет Нового Орлеана? — Она не могла скрыть своего потрясения.
— Хуже не бывает. Дать неграм право голосовать, сделать их настоящими гражданами — само по себе это достойное стремление. Но то, как это делают республиканцы, превратило законодательное собрание в форум, цель которого — ничего, кроме мелкой мести и мародерства. Если бы армия Севера занималась таким грабежом, ее нужно было бы перевешать до последнего солдата. Иногда я чувствую себя так, как если бы победил противника в честном бою, нанес ему ужасные раны, а теперь мне приказано не давать ему подняться, пока пируют стервятники.
— Это тяжкое обвинение, полковник, разве нет?
— Как вам будет угодно, — он пожал плечами.
— Вы оправдываете действия людей, скрывающихся за белыми простынями и терроризирующих окрестности?
— Я так вам скажу. Положить конец вылазкам ночных всадников — это моя работа, но я не могу сказать, что удивлен тем, что эти вылазки происходят. Эта так называемая Реконструкция навязывается людям, у которых годами кипела кровь во время самой длинной и жестокой войны, какую когда-либо знала эта страна. Удивительно не то, что они сопротивляются, а то, что это еще не вылилось в новую гражданскую войну. Поверьте мне, если Юг когда-нибудь встанет на ноги, станет кормить себя и кое-что откладывать, все начнется снова. В конце концов, чего им терять?
— А их жизни, их дома?
— Прежде мы убивали их тысячами, а остановили их только голод и нехватка оружия. Мы сжигали их дома, опустошали их поля, а они все равно сражались. Глупо втаптывать таких людей в грязь. Так их не покорить, так мы превращаем их в смертельных врагов. А что до домов, которые4 мы им оставили, то сборщики налогов отбирают их налево и направо.
— Большие усадьбы, как Сплендора? — усмехнулась Летти.
— А что здесь такого? Дом и земля. Большинство плантаторов, таких, как Тайлеры, и здесь, и в Элм Гроув, — бедняки при доме и земле. Они не могут съесть их или потратить. Они могли бы продать несколько акров, но никто не хочет покупать, потому что ни у кого нет денег платить вольным работникам за обработку этой земли. А законодатели почти каждый месяц повышают налоги, пока дело не дойдет до конфискации имущества. А откуда взяться деньгам?
— Неужели я слышу нотки измены в вашем голосе, полковник? — мягко спросила Летти.
— Наверное, это звучит именно так, — грустно улыбнувшись, согласился полковник. — Но эти политики сначала затевают войны, а потом спешат удрать в безопасное место, а такие, как я, воюют. Сказать по правде, мисс Мейсон, как и тетушка Эм, я уже навоевался.
Слова полковника звучали тревожно не в последней степени потому, что за ними не стояло ничего, кроме собственной убежденности. В задумчивости Летти смотрела ему вслед, затем повернула назад, к дому.
Летти поднималась по ступенькам, когда тетушка Эм наконец оторвалась от чашки с очищенной фасолью. Она пересыпала фасоль из всех мисок в одну свою, большую, поломала длинные хрустящие стручки и теперь разбирала их в поисках шелухи.
— Исключительно милый человек полковник, — заметила пожилая женщина.
— Да, — согласилась Летти.
Рэнсом хмуро смотрел вслед удаляющемуся офицеру, синяя форма которого скоро слилась с опускающейся темнотой.
Когда вновь наступило утро, Летти не собиралась ничего скрывать. Она сказала тетушке Эм, что хочет взять коляску и съездить в Кампти, небольшой городок на другой стороне Ред-Ривера, куда ее направили учительницей. Она хотела осмотреть здание, прикинуть, какое расстояние ей придется ежедневно преодолевать и проверить, с какими трудностями связан переезд через реку. Разговор происходил за завтраком. Рэнни оторвался от тарелки, что-то разыскивая на столе.
— Я мог бы отвезти вас, — предложил он как бы между прочим.
Летти ответила быстрой улыбкой:
— Это очень мило с вашей стороны, но я не знаю, как долго там буду.
— Ну и что? Я могу подождать.
— Нет, это вам и в самом деле не понравится. К тому же, если тетушка Эм доверит мне лошадь и коляску, я бы лучше попробовала управлять ими сама, чтобы привыкнуть.
Рэнни кивнул, показывая, что он все понял, и опять уткнулся в тарелку. В порыве благодарности и чтобы извиниться за доставленное разочарование и успокоить, Летти дотронулась до его руки. В тот же миг, ощутив тепло его кожи, она убрала руку. Она вдруг подумала, что впервые сама дотронулась до мужчины, брат Генри и ее отец, который умер, когда она была еще ребенком, не в счет. Этот порыв смутил ее, привел в замешательство. Ее утешало только то, что Рэнни вроде бы ничего не заметил.
Рэнсом взглянул на нее и улыбнулся одной из самых бессмысленных улыбок. Он равнодушно взялся за чашку с кофе, хотя рука его в том месте, где она прикоснулась, горела, как будто на ней выжгли клеймо.
Проблемы, как добраться до места ее назначения и от него, не были неразрешимыми. Но они были. Прежде всего, если она будет жить, где сейчас, Летти придется дважды в день переезжать на пароме через Ред-Ривер. И кроме того, ехать несколько миль по другому берегу. В Бюро по делам освобожденных невольников ей обещали лошадь и повозку, так что не придется одалживаться у тетушки Эм. И все же, возможно, будет лучше, если она поменяет место жительства.
Однако осмотрев Кампти и увидев там лишь несколько небольших домиков, оставшихся после того, как федеральные войска сожгли городок во время кампании на Ред-Ривере, простирающиеся хлопковые поля и местных жителей, которые наблюдали за ней из-за занавесок, но не выходили, Летти подумала, что это не самое разумное решение.
Школа оказалась такой, какой она и ожидала ее увидеть. Это было бревенчатое строение всего из одной комнаты. На входной двери вместо замка висел кожаный ремень. Внутри — стены, обшитые нестругаными и некрашеными досками разной ширины. У торцовой стены был обмазанный глиной камин со следами мха и камыша, которые использовали, чтобы удержать глину на каркасе. Обстановка тоже была небогатой: несколько скамеек, несколько книг, стол для учителя и засиженный мухами портрет президента Вашингтона на стене.
Несколько минут Летти посидела за столом, пытаясь представить своих учеников и их радость от учения. Это было нелегко. Она подумала о чистеньком кирпичном здании школы, где работала, с веселым звонком, чистыми оштукатуренными стенами, небольшой железной печкой, и ее сердце дрогнуло.
Ради всего святого! Что она делает здесь?
Она сжала губы и поднялась. Ничего. Все будет хорошо. Она сделает так, чтобы все было хорошо.