— Только в общих чертах. Но мы думаем, что соответствующие штабы и управления в Вашингтоне дадут нам указания, когда контингенты, о которых вы говорите, будут доставлены на эту землю.
— Насколько я понял, у вас уже есть предварительный состав частей? Значит, уже можно постепенно прикидывать, какие из них использовать для целей «умиротворения», а какие для прямой борьбы с Вьеткон-гом?
— Боюсь, что нам пока трудно заняться этим, не поступило соответствующих инструкций. Но одно нам ясно — действовать надо будет новыми методами, поскольку прежние себя не оправдали.
Лэнсдейл понял, что этот шар пущен в его сторону: несколько лет назад он был чуть ли не единолично ответственным за план усмирения вьетнамской сельской местности.
На помощь Лэнсдейлу пришел сам посол.
— Мы можем и должны, — сказал он, — приступить к осуществлению широкомасштабного плана умиротворения, но на другой основе и с другими силами. Наши операции будут носить всеобъемлющий характер воздействия на противника — и оружием и силой наших идей. И я думаю, что вы, господин генерал, — обратился он к Лэнсдейлу, — прибыли сюда, чтобы оказать нам конкретную помощь. Мы знаем, как богат у вас опыт противоповстанческой борьбы, который, мы надеемся, возьмут на вооружение все наши части. Но вплотную мы подойдем к решению сложной проблемы на более поздней стадии. Скажите, господин Райтсайд, — продолжал посол, — как у вас идут дела? Мы возлагаем большие надежды на вашу базу, создающуюся в самом беспокойном районе. Не район, а сгусток нервных окончаний.
— Строительство идет успешно, господин посол, сооружается жилье, наземные и подземные склады, идет монтаж генераторов электростанции, заканчивается подготовка еще двух взлетно-посадочных полос, которые будут принимать тяжелые транспортные самолеты. Инженерное управление министерства обороны четко контролирует поставку нам всего необходимого, и поэтому, господин посол, у нас нет сомнений, что база войдет в строй без задержки.
— Это очень хорошо, — сказал посол.
Он произнес довольно пространную речь, нарисовав такую благополучную картину, что все присутствующие должны были бы подумать о ненужности посылки сюда четвертьмиллионной армии, если бы они не знали истинного положения вещей.
Довольный встречей, посол пригласил всех ее участников на вечерний прием к себе в резиденцию.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Главнокомандующий войсками сил национального освобождения, отодвинув в сторону бумаги, над которыми сидел все это раннее утро, поднялся и вышел на маленькую веранду, окружавшую домик, спрятавшийся в густой зелени. Солнце только-только поднялось над землей. Широкие банановые листья, еще хранящие прохладу ночи, были покрыты мелкими капельками росы. Раскинувшаяся крона старого мангового дерева была наполнена птичьими голосами — высокими, переливающимися, свиристящими. Один голос даже напоминал человеческий хохот, правда приглушенный, будто человек, боясь своим смехом помешать кому-то, закрывал рот ладонью. Из всего этого разноголосого гомона генерал отчетливо выделял непрекращающийся, сливающийся в одну монотонную мелодию треск цикад. Он посмотрел на небо сквозь густую зелень листвы и улыбнулся: цикады, как всегда, не ошибались, предсказывая жаркий день. Впрочем, здесь, в тропиках, это предсказать нетрудно.
Генерал прошелся по скрипучему бамбуковому настилу веранды. Который день, слушая звуки этого музыкального хора, он никак не мог вспомнить, где еще слышал такую музыку. Что было связано с ней — беспокойное или тревожное? У генерала была хорошая память, но иногда она вроде бы подводила. Как вот теперь. Из-за этого скрипящего настила он и выходил-то ранним утром на веранду. Днем, когда здесь было многолюдно, половицы переставали скрипеть, а может, он переставал обращать на них внимание. А ранним утром он не мог отделаться от чувства, что где-то уже слышал точно такой же звук, и он был связан с каким-то важным событием. Генерал хотел отмахнуться от назойливой мысли, но вдруг резко остановился, энергично потер ладонью широкий лоб и тихо рассмеялся. Вспомнил! Два года назад он плыл на лодке к месту, выбранному для размещения штаба народно-освободительных сил. Было предрассветное время. Матово блестела речушка, протекающая по территории вблизи военной базы противника. Тогда тоже оглушительно трещали цикады в кронах деревьев, растущих по берегам. И так же, как высохшие половинки расщепленного бамбука на веранде, будто вздыхая, скрипели лодочные уключины. Он еще спросил сопровождавших его товарищей, не привлечет ли скрип уключин внимание вражеского дозора. Но местные товарищи сказали, что, во-первых, все дозорные в такое время спят, а во-вторых, в этом нет ничего особенного: деревенские рыбаки выехали на промысел. Генерал посмотрел на себя и остался доволен. На нем была простая одежда крестьянина юга, на шее — летний клетчатый шарф, на голове — видавшая виды шляпа из пальмовых листьев, на ногах тапочки, в каких ходит почти все сельское население Вьетнама.
Генерал вспомнил родное село в провинции Нгеан, где он не был уже целую вечность. Если бы он заявился туда сейчас, он никого не удивил бы своим видом. Может быть, сверстники, с которыми он участвовал в знаменитом крестьянском восстании, стали бы расспрашивать, где он пропадал все эти тридцать с лишним лет. Глядя на него, они, конечно, догадались бы, что ему пришлось в жизни многое испытать. Густая седина, морщины на широком крестьянском лице, натруженные руки в ссадинах. И вряд ли бы они поверили, если бы узнали, что он стал крупным военачальником, знающим пену и победам, и неудачам.
Медленно и спокойно плыла лодка. Генерал сидел задумавшись. Сколько же за последние месяцы оставил он позаДи километров? Он вспоминал последний вечер в Ханое, свое прощание с президентом Хо Ши Мином. Маленький домик над прудом, крошечный рабочий кабинет президента со стопками книг на краешке стола, тапочки, оставленные у порога, старенькая пишущая машинка, низенький чайный столик… И голос президента:
— Мы с тобой уже многое повидали на этом свете, мой старый друг. Многое, о чем мы мечтали, сбылось. Мы победили в революции. Но тебе могу сказать, как болит у меня сердце, когда я думаю о нашей расколотой Родине. Ты едешь руководить борьбой за освобождение нашего Юга. Ты первым увидишь над ним зарю свободы. Как бы я хотел быть на твоем месте.
— У вас, президент Хо, будет возможность увидеть Юг свободным, а Вьетнам единым. И город вашего имени, — сказал генерал. — Ведь еще двадцать лет назад мы решили назвать Сайгон вашим именем.
— Ты только представь, — сказал Хо Ши Мин, — прошло уже больше пятидесяти лет, как я уехал из Сайгона, а кажется, что это было вчера. Сколько же событий, печальных и радостных, пережили все мы, а? Теперь мы уже поставили перед собой главную задачу — победить в борьбе и объединить Вьетнам. Хватит ли для этого моих жизненных сил? — вот в чем вопрос.
— Ну что вы, президент Хо, вам теперь жить да жить.
— Хорошие слова говоришь, — прервал генерала президент, — но один мудрец еще тысячу лет назад сказал. что во все времена было так, что человек редко доживает до семидесяти лет. А мне, как ты знаешь, перевалило за эту гору, уже семьдесят второй. Тут уж ничего не поделаешь, хотя очень хотелось бы дожить до того светлого дня. Постарайся приблизить его, друг мой.
Президент обнял генерала, потом похлопал по плечу и, улыбнувшись, — добрая примета, когда с улыбкой провожают в дорогу, — повел его к выходу.
— Будь осторожен, мой друг. Береги себя и своих солдат.
Генерал чувствовал тихую грусть и радость. Ему подумалось, как вместе с президентом пройдут они когда-нибудь по улицам Сайгона…
Никому не дано в этом мире бросить взгляд сквозь время и узнать, что случится в будущем. Через шесть лет на перевале Иен Нгыа — Лошадиное седло — в провинции Куангчи генерал погибнет от осколка американской бомбы, а через два года после него уйдет из жизни президент Хо Ши Мин, оставив боевым соратникам свою мечту и боевое задание: освободить Юг и объединить Родину.
Как-то сразу погрузневшей походкой генерал прошел по веранде, думая о делах наступающего дня, и, хотя бамбуковый настил все так же скрипуче пел под ногами, он уже, задумавшись, ничего не замечал. Вошел в комнату, остановился перед топографической картой. За каждым значком, нанесенным на нее, он видел селенья, реки, дамбы, аэродромы и укрепленные позиции противника. Опытным глазом военачальника он оценивал позиции свои и вражеские, видел их достоинства и недостатки.