— Если я вас правильно понял, вы не осуждаете бандитов?
Настоятель молчал, будто не слышал, любуясь удивительно четким и красивым отражением луны в бассейне, прислушиваясь к возне птиц в кроне мангового дерева.
— Ну что ж, — произнес полковник, — молчание тоже может быть ответом. А скажите, преподобный Дьем, если доверяете мне, могу я лично рассчитывать на вашу помощь, если она мне потребуется?
— Да, вы можете рассчитывать на это, если ваши желания не будут превосходить моих слабых сил. Только учтите, что я старый человек, господин полковник. Я, как былинка, могу не выдержать сильного ветра и сломаться. А ветер сейчас дует все сильнее.
Утром следующего дня Куок лицом к лицу столкнулся с майором Тхао. Ни уйти, ни спрятаться.
— Мне показалось, что ты, бой, избегаешь меня? — называя Куока на американский манер, негромко произнес майор. — Или только показалось?
— А почему я должен прятаться от вас, господин майор?
— Ты задаешь слишком много вопросов, бой. Запом-
ни: завтра вечером я найду тебя — и ты доложишь обо всем, как на исповеди.
Но ни на следующий день, ни через неделю майору было не до бесед американского полковника с настоятелем пагоды. Разгром колонны автомашин произвел такое впечатление, будто бомба взорвалась на территории базы. Штаб не успевал отвечать на запросы Сайгона, откуда требовали подробных отчетов о случившемся. Наконец из Вашингтона на имя Фрэнсиса Райтсайда пришла строгая телеграмма: «Налет бандитов на колонну со стратегическим грузом показал, что охрана коммуникаций, связывающих базу с портом, поставлена неудовлетворительно. В вашем распоряжении достаточно боевых средств и опытных людей, чтобы не оказываться в столь глупом положении. Обязываю вас лично изучить проведенную Вьетконгом диверсию, привлечь виновных к ответственности, обеспечить полную безопасность на трассе в будущем. Макнамара».
Генерал Райтсайд поднял на ноги всех офицеров и приказал любой ценой захватить хотя бы одного участника диверсионной операции. Мобильные отряды морской пехоты на вертолетах прочесывали район диверсии. Достаточно было увидеть хоть одного человека вблизи шоссе, как вертолет приземлялся, морские пехотинцы беспорядочно стреляли в воздух, брали подозрительного в кольцо — и через несколько минут его доставляли на базу. За него брались специалисты по допросам пленных и всеми доступными методами пытались вытащить из него признание в причастности если не к диверсии, го хотя бы к партизанам. Но, как и следовало ожидать, случайный человек даже под пыткой не мог признаться в том, чего не совершал. Допрашивать такого свидетеля было бесполезно, а отпускать — опасно. И его обычно расстреливали.
На основе показаний экипажей машин охранного эскорта опытными военными специалистами был составлен подробный доклад, в котором было все, кроме реальной картины. Генералу Райтсайду пришлось запереть составленный доклад и свидетельства «очевидцев» в сейф, а в Сайгон и Вашингтон направить краткое сообщение с заверением, что подобного больше не повторится. Он не преминул указать, что сайгонские и южно-корейские подразделения, отвечающие за охрану колонны и трассы, допустили преступную потерю бдительности и не смогли дать отпор бандитам.
Считая невыгодным раздувать дело, в Вашингтоне посчитали вопрос урегулированным и не требующим дополнительных расследований.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Помощник министра обороны США Мактоун прилетел в Сайгон, чтобы подготовить все необходимое для, предстоящего визита Макнамары в Южный Вьетнам Он был наделен широкими полномочиями для проверки хода боевых действий. Ему в обязанность Макнамара вменил составление объективного доклада о боеспособности южновьетнамских войск и их реальной возможности для борьбы против Вьетконга. Мактоун был человеком динамичным, хотя казалось, что его прежняя профессия— доктор юриспруденции — способствовала размеренному образу жизни. За месяц пребывания в Южном Вьетнаме он загонял своих помощников, выделенных ему из офицеров штаба американского командования. Он заставлял их добывать сведения с мест, где обстоятельства не позволили ему побывать лично, не доверяя ничьим письменным донесениям.
— Все, о чем вы будете мне докладывать, — строго говорил он, — вы должны не просто увидеть, а пощупать собственными руками. Я не требую бездумно подставлять голову под пули, но постарайтесь добраться в опасный район ночью, на рассвете, в вертолете, ползком, но проверьте все сами.
Он и себе не давал отдыха. Побывал на сооружении военно-воздушных баз, посетил флотилию судов в Сиамском заливе. На базе Фусань он дал генералу Райтсай-ду полезные деловые советы об организации охраны коммуникаций, активном использовании в боях морских пехотинцев.
— Нечего ждать, пока мы начнем большое наступление, это дело не завтрашнего дня. Надо, чтобы эти племенные жеребцы, — показывая на разгуливающих без дела в разных концах базы солдат, — почувствовали, что они свои доллары должны отрабатывать сполна. Их дело воевать, а не плодить для Вьетнама черноголовых кучерявых негритят или белобрысых голубоглазых маленьких янки.
С полковником Юджином Смитом, которого он хорошо знал по министерству обороны, Мактоун нашел время побеседовать отдельно только накануне отъезда.
— Как ты живешь в этой дыре, Юджин? — спросил он, когда они оказались в домике полковника.
— Двумя словами не ответишь, Юл. Тут, как говорят вьетнамцы, приходится есть и рис, и батат.
— Ну, к этим блюдам я питаю только отвращение. Как ты чувствуешь себя?
— Понимаешь, Юл, бывает такое ощущение, будто идешь по топкому болоту: одну ногу вытащишь, вторая увязнет. Не поймешь, где твердая опора, на что поставить ногу.
— Вот такого я от тебя не ожидал, — глядя на Смита в упор, проговорил Мактоун. — И это говоришь ты, человек, который справлялся с заданиями особой сложности. Твоя работа наверняка войдет в лекции, которые будут читать профессора в генеральских погонах для будущих лоуренсов. На них у нас сейчас большой спрос не только в нашем святом ведомстве, но даже в ведомстве преподобного Дина Раска.
Мактоун не преминул отпустить невинную шпильку в адрес государственного секретаря, отец которого будто бы был миссионером, а сам Дин воспитывался какое-то время в миссионерской школе.
— Психологическая война, на которую тебя бросили, Юджин, могла бы стать делом важным и нужным. Но для нее — это мое личное мнение — сейчас нет условий во Вьетнаме. Из таких блестящих офицеров, как ты, хотят сделать — не обижайся только — проповедников. Вряд ли поставленные цели во Вьетнаме нуждаются в освящении их крестом господним. Мы их достаточно освящаем напалмом.
— Ты понимаешь, Юл, по каким струнам ты сейчас ударяешь? Я сижу, как ты выразился, в этой дыре и не вижу всей картины, но даже из дыры я вижу, что выдумка с психологической войной лежит, если сказать откровенно, за пределами реального положения вещей. Я бьюсь, ищу людей, стараюсь завоевать авторитет у вьетнамцев, чтобы через них попробовать проникнуть глубже в это нелегкое и непростое общество, а если повезет, и в ряды Вьетконга. Это уже была бы работа, близкая моему профессиональному опыту и складу моего характера как военного разведчика.
— Но что тебе мешает действовать именно в соответствии с этими твоими особенностями?
— Я пытаюсь, нащупываю подходы и варианты, встречаю интересных людей. Но очередь из автомата какого-нибудь рядового Додсона по людям, идущим по привычной им дороге и не знающим, что тут им ходить уже нельзя, сводит насмарку все усилия. И не только мои, но и всей Америки, пытающейся доказать, что она пришла сюда с добрыми намерениями.
Мактоун рассмеялся. Может быть, впервые за все пребывание во Вьетнаме рассмеялся свободным смехом, от души. Это удивило серьезно настроенного Смита.
— Что с тобой, Юл? — спросил он.
— Просто представил тебя в этой идиотской ситуации. Боевой офицер, с такой головой и с такими знаниями оказался в положении мухи, севшей на липкое стекло.