Златка по документам стала вполне официально Златой Бобровой и очень этим гордилась. А вот Апи стала ее двоюродной сестрой почему-то по фамилии Кравчук. Бобров, когда увидел это в ее новеньком паспорте с трехзубой вилкой на обложке, долго не мог прийти в себя, да и потом, едва бросив взгляд на Апи, восклицал:
— Ой, не могу! Кравчук!
Реакцию Боброва Апи еще терпела, но когда, узнав про ее новую фамилию, заржал Серега, она не вынесла и помчалась к Юрке, который, собственно, эти документы и оформлял. Сломав об его спину ручку швабры (при этом Меланья, будучи беременной, только одобрительно кивала), она добилась того, что избитый Смелков, при этом умирая от смеха, пообещал ей смену фамилии.
Когда она продемонстрировала Боброву новый паспорте фамилией Сидорова, тот похлопал ее по плечу и почему-то грустно сказал:
— Эх, Апи, тебя бы в Киев.
В старой квартире Боброва они жили скученно, но весело. Привыкшие к свободе дети носились по комнатам, выбегая на балкон, который от греха подальше Бобров закрыл со всех сторон. В какой-то день соседям снизу надоел вечный топот над головой, и они пришли разбираться. Ну и натолкнулись на Апи. А той как раз не хватало развлечений. В результате Апи, которой Бобров категорически запретил использовать против мирных обывателей любое оружие, одержала убедительную победу в словесном поединке. А когда соседка позвала на помощь мужа, то и в единоборстве без всяких правил. В результате Бобров ходил извиняться и добился-таки примирения и консенсуса, потратив всего двести долларов. Но на следующий же день позвонил Смелкову и попросил подыскать какой-нибудь небольшой домик комнат на пять, но с большим участком и с высоким забором. Причем забор в списке опций стоял на первом месте.
Серега, узнав об этом от Дригисы, с которой поделилась Златка, тоже захотел такой же. В результате Смелков убыл в Израиль раньше времени, потому что деньги катастрофически закончились.
Заходили в гости супруги Комаровы. Васильич больше молчал, даже выпив вина. Зато Петровна говорила за двоих. Она прекрасно общалась с Златкой и Апи, несмотря на более чем двукратную разницу в возрасте. Поговорив о современности и, ясное дело, обругав ее, плавно перешли к воспоминаниям, которые были еще живее всех живых. Вот тут у них сразу нашлась благодарная тема и не одна. Они перемыли кости всем обитателям усадьбы, начиная с Андрея. И если бы Васильич не сказал, что уже пора идти, потому что ночь на дворе, они бы занялись армией во главе с Евстафием, а потом плавно перешли на флот. Златка с Апи отправились их проводить до такси и Петровна, уже садясь в машину, продолжала обсуждать последние веяния в покрое усадебных хитонов и использование в кулинарии оливкового масла холодного отжима.
А вот о Нине Григорьевне, с тех самых пор, как ее посадили в киевский поезд, ничего не было слышно. Бобров, еще будучи в усадьбе, настоятельно рекомендовал ей не возвращаться домой, а уехать куда угодно. Да хоть за границу. С ее-то деньгами она везде будет желанной гостьей. Нет, дома она тоже будет желанной гостьей. Но ровно до того времени, пока у нее тем или иным способом не отнимут все деньги. Ну а потом, всякое ведь может случиться.
В первых числах декабря Юрка позвонил Боброву и сказал коротко:
— Приезжай.
Бобров уселся в свой УАЗ «Патриот», который он приобрел взамен вконец развалившейся девятки и, гадая, чем могла быть вызвана столь срочная необходимость в его присутствии, собрался отъехать. Его недоумение, хотя он никому ничего не говорил, как-то передалось Златке, и та вышла его проводить. За ней увязалась и Апи. Бобров помахал женам, стоящим на крыльце, и нажал на педаль. Изделие отечественного автопрома взревело и решительно рванулось вперед.
Ехать было недалеко — на улицу Коралловую. Чтобы доехать до Юркиного дома, отечественный автотранспорт подходил больше всего. Дорога была практически фронтовая, смесь проселка с танкодромом и, с трудом разжав сведенные на баранке пальцы, Бобров продудел у высоких глухих ворот. Ворота бесшумно отъехали в сторону. Юркин участок походил на микроботанический сад. То есть там росло почти все, что могло расти в Крыму. По периметру он был окаймлен кипарисами, платанами, соснами, буками и другими древесными насаждениями. А посередине, по классификации Боброва, росли кусты и трава.