Участием в разгрузке в Афинах Бобров ухитрился сэкономить еще полсуток. При этом он договорился с тамошними купцами, покупавшими оптом неокоренные бревна красного дерева, на поставку им досок и брусьев из того же дерева, но уже в два раза дороже. Купцы желали посмотреть образцы, и Бобров с легкостью пообещал им это, рассчитывая на то, что Смелков уже поставил новую пилораму взамен вывезенной в Африку.
Шторм все-таки настиг шхуны, когда до дома оставалось каких-то пятьдесят миль. При этом, надо сказать, что шторм, во-первых, был попутным, во-вторых, он удачно подменил собой практически издыхающую в связи с заканчивающимися дровами паровую машину. Капитан посмотрел на Боброва другими глазами, когда скорость шхуны под парусами превысила ее же под машиной.
В бухту влетели на десяти узлах. Паруса мгновенно взяли на гитовы и гордени и ошвартовались на последнем полене. Не дожидаясь пока матросы набросят на кнехт последний шлаг, Бобров перепрыгнул на дощатый настил причала и рванул к трапам, идущим наверх. А из ворот усадьбы уже выбегали люди, потому что прибытие кораблей из Африки хотя и привычное, но все же событие. И среди выбегающих людей… Бобров не поверил своим глазам — в распахнутых курточках (Бобров еще перед Африкой велел своим людям зимой одеваться нормально) с непокрытыми головами (это в декабре) спешили две яркие блондинки. Увидев поднявшегося по трапам Боброва, они замерли, держась за руки, потом обе сразу радостно завизжали так, что на них стали оборачиваться и бросились вперед. Бобров швырнул на землю сумку и распахнул навстречу объятия, куда обе блондинки и влетели, едва не повалив возомнившего о себе деспота.
Бобров сгреб обеих и стиснул так, что они только слабо пискнули.
— Милые мои! — с чувством воскликнул он.
И стоило ему немного ослабить объятья, как девчонки тут же показали, на что они способны. Они висли на шее, целовались, тискали и тормошили, говорили, перебивая друг друга, что-то невнятное. В общем, через пять минут этой вакханалии Бобров перестал что-либо соображать и только улыбался с отсутствующим видом, как полный дебил.
Заметив это, а также то, что выбежавший из усадьбы народ скопился на краю обрыва и смотрит вниз, и не обращает на них никакого внимания, Апи подхватила бобровскую сумку и они с Златкой потащили Боброва в дом. Все это они делали понятно, что не молча, но Бобров на то, что они говорили, мало обращал внимание, вслушиваясь только в звуки родных голосов.
Боброва дотащили до ворот. Часовой отсалютовал ему копьем, улыбаясь до ушей. Бобров, руки которого были заняты, кивнул ему с улыбкой:
— Привет, Птолемей.
А под аркой ворот их встретили Серега с Дригисой. С открытыми ртами они выглядели весьма забавно. Дригиса опомнилась первой. С воплем «Санька-а!» она накинулась на Боброва и влепила ему звучный поцелуй. Бобров, обалдевший от такого изъявления чувств, ничего не смог сделать, потому что руки так и были заняты. Поэтому женам ничего не стоило сделать так, что поцелуй Дригисы остался без ответа. Впрочем, та нисколько не обиделась.
Серега, в отличие от своей девушки, целовать Боброва не стал, но, радостно заорав нечто нечленораздельное, от души хлопнул его по плечу так, что Бобров даже присел.
— Да что ж это такое! — воскликнул он в сердцах. — То целуют, то бьют, а я даже ответить не могу.
Сопровождаемый все возрастающей толпой, кивая направо и налево в ответ на приветствия, Бобров добрался наконец до дверей дома и его туда буквально втолкнули. Он, правда не особо и упирался.
Попав в свои комнаты, Бобров заоглядывался.
— А где? Где?
Девчонки сразу стали таинственными до полной невозможности. Но Бобров заметил, что Златка исподтишка глянула на дверь в другую комнату, скрытую за плотной цветастой занавесью, и решительно направился туда. Поняв, что раскрыта, Златка забежала вперед и юркнула за занавесь. А вот Апи проделать то же самое не удалось — Бобров поймал ее за пояс.
— После меня, — сказал он.
Апи надула губы, но послушалась и Бобров проник за занавесь. Он хорошо помнил эту комнату. Тут раньше располагалось огромное супружеское ложе. Этакий сексодром, на котором можно было лежать и вдоль и поперек, при этом ни ноги, ни голова не свешивались. Теперь это неподъемное произведение скорее плотницкого, нежели столярного искусства было безжалостно задвинуто в дальний угол и целомудренно закрыто ширмами. Оно, правда, все равно занимало полкомнаты, но уже не так нагло.
— А за ширмой даже лучше, — интимно шепнула сзади Апи.