Мне несколько неловко, что я повторяюсь, когда говорю о том, что члены нашей экспедиции весьма серьёзно и ответственно относились к экспедиции и к её «идеалу». Но про Чарлза это должно быть сказано снова, ибо он особенно, с более непосредственным интересом к людям, чем кто-либо другой, за исключением, может быть, Чарлза Эванса, рассматривал экспедицию как социальный акт не в меньшей степени, чем альпинистское мероприятие. Совместные усилия нескольких стран были достойны того, чтобы им посвятить больше года жизни, достойны непрерывного, радостного напряжения.
Я даю не более, чем краткий личный набросок того Тенсинга, каким его видел. Я надеюсь, что он разрешит мне это сделать с той лучезарной улыбкой, которой с такой охотой и учтивостью всех одаривает.
Тенсинг обладает необычно высоким ростом и весом, превышающим 63 килограмма. Перед нами он появился с энергичным видом квалифицированного альпиниста; любая деталь его одежды, а также ледоруб, подаренный ему Раймондом Ламбером, напоминали о том, что он участвовал в нескольких экспедициях. Тенсинг знал, что ему надо делать. В тридцать девять лет он перестал работать носильщиком и стал «сирдаром», или начальником шерпов, практически старшиной в экспедиции. Некоторое время был инструктором лыжного дела в армии. В качестве сирдара он отличился во время французской экспедиции на Нанда-Деви в 1951 году, достигнув Восточной вершины. И конечно, он играл руководящую роль в обеих швейцарских экспедициях прошлого года.
Меня поразило с самого начала, что тёмные глаза под черной как смоль, зачесанной назад шевелюрой становились задумчивыми, когда упоминались вершины. Эта черта, по-моему, отличает Тенсинга от других известных мне представителей его племени, включая Ангтхаркея. Последний, как мне казалось, свой личный долг и цель (будучи сирдаром) видел лишь в том, чтобы угодить сагибам. Если это сделано — работа выполнена. Когда Эрцог на Аннапурне предложил Ангтхаркею сопровождать штурмовую группу, французы были удивлены его отказом. Он считал, что свою работу он закончил. С Тенсингом дело обстояло иначе. Когда 26 мая Эванс и Бурдиллон были замечены на Южном пике, который выглядел с Южного Седла как сама вершина, все ликовали, кроме Тенсинга, который не мог скрыть своего разочарования. как это сделал бы представитель Запада. Отдадим ему честь: он считал себя в первую очередь восходителем, представителем шерпов, который должен подняться вершину и лишь во вторую очередь быть сирдаром. Между прочим, он действительно был выдающимся восходителем.
Итак, Тенсинг стремился к совершенно ясной и похвальной, хотя и завуалированной некоторой восточной неопределенностью цели: взойти на вершину Эвереста, по северным и южным склонам которого он уже поднимался. Тенсинга отличала исключительная скромность, которой нельзя не восхищаться; это сочеталось с наивной учтивостью, столь же очаровательной, сколь и неподдельной.
Многие говорили: «Тенсинг — прирожденный джентльмен» и это действительно так. Трогательны также его интерес к вашей семье и в свою очередь стремление показать фотоснимки своих родных. Это была природная, весьма приятная вежливость.
Когда мне пришлось заниматься продуктами питания для шерпов, я вдруг понял, почему расчеты были так затруднительны: Тенсинг не умел ни читать, ни писать. Таким образом, сложение и умножение становятся невозможными и приходится следовать простому правилу: плата выше питание лучше — моральное состояние хорошее. Храбрыми ребятами были те, кто донёс 18 грузов до Южного Седла. Тенсинг был их вождем и их представителем на вершине.
Мне следовало бы, может быть, заодно со всей компанией, представить и себя, но это вряд ли нужно, так как слишком много будет обо мне сказано на последующих страницах. Я должен заметить, однако, что после 17 ноября я чувствовал себя в некотором роде самозванцем. Одной из причин сплоченности нашей команды было то, что многие альпинисты ходили совместно в горах на Чо-Ойу, на Эверест в 1951 году или же на британские вершины. Я же не ходил ни с кем, за исключением руководителя, хотя и встречался ранее с двумя другими. Более того, мне пришлось перенести в горах три аварии, вызванные плохой погодой и порывами ветра. Первый раз в 1937 году, когда мне было девятнадцать лет, это было падение на 60 метров из-за сорвавшегося мокрого уступа. Последний случай произошел в 1946 году на несложном ребре Грейт-Гэйбл, когда меня сдуло резким порывом ветра и при падении я неудачно подвернул ногу и сломал её. Тогда же я решил, что с меня хватит, и дал клятву никогда больше не ходить на серьёзные восхождения. Когда же я вновь начал ездить в Альпы и другие горы, то чаще всего для того, чтобы приобщить к альпинизму юношей или разведать какие-нибудь новые уголки. Хотя я все ещё занимаюсь скалолазанием, но предпочитаю на «очень сложных» маршрутах не быть ведущим в связке.