— Две тысчонки этого займа — твои! — выдавил Таутан. Лицо его при этих словах омрачилось, брови насупились, глаза будто пленкой подернулись. — А остальное — сбереги…
— Подожди… подожди… — Заведующий вскинул обе руки и замахал кистями, будто отмахиваясь от мух. — Так… сколько у тебя в этом… мешке?
— Здесь заем на двадцать пять тысяч четыреста рублей.
— Заем — колхозный?
— Нет, мой.
— Весь?!
— Да, весь… до копейки!
— Ах, вон оно что!
Заведующий перевел дыхание, растерянно посмотрел в окно. Таутан поспешил развеять вспыхнувшие вдруг в рыжем подозрения.
— Не волнуйся. Не ворованное. И с неба тоже не свалилось. Просто накопились бумажки за многие годы. Сам знаешь: колхозников обязывают подписаться на заем. Дается план, а его следует выполнять. Для примера сам подписываешься каждый раз на большую сумму. Потом удивляешься, откуда столько взялось. А тут и родственники, дальние и близкие, волокут кипами. Дескать, на, сбереги, потом деньги вернешь… Вот и набралось.
Рыжий отвернулся от окна.
— Вообще-то с моей стороны возражений, конечно, нет. По закону разрешается хранить заем в сберкассе. — Заведующий опять замялся. — Но у тебя слишком много. За хранение придется платить. Ну, там… рублики-копейки… А подойдет срок розыгрыша, проценты, разумеется, повышаются… Немного.
— Сколько?! — испугался Таутан. Всю жизнь он имел дело с деньгами и процентами и любил точность.
— Что… сколько?
— Ну, сколько я вообще должен платить?
Было досадно: сам бухгалтер, и ничего об этих процентах не знает. Он рассчитывал, что с большой суммы со временем получит неплохие деньги. Выигрыши, погашения, мало ли еще что… Но если за хранение сдирают проценты, то, пожалуй, лучше забрать мешок и повернуть оглобли назад.
— Ну, накануне тиража с каждых двадцати рублей, скажем, взимается до пятидесяти копеек…
— А потом?
— А потом, как обычно, платишь мелочь. Сколько думаешь хранить свой заем?
— Ну, это бог знает… Уж как получится.
Рыжий неожиданно преобразился, радостно потер руки.
— Таке! Скажи, я не ослышался, а? Ты действительно сказал: две тысячи рублей?
— Да, две тысячи. На, развяжи мешок и отсчитай свою долю.
— Но чтоб потом — ни-ни! Я ничего не знаю. Мое дело — увеличить число вкладчиков и выполнить план. Все остальное меня не касается…
— Не беспокойся. Только запиши номера облигаций, которые у меня берешь.
— Это еще зачем?
— Как зачем, ойбай? Должен же я знать, какие номера мне уже не принадлежат. Или искать мне потом прикажешь?
— А… Тут ты, конечно, прав.
Рыжий взял мешок, развязал его, быстро-быстро, помаргивая и облизываясь, одну за другой бросил на стол несколько пачек разноцветных бумажек. Потом, деловито поплевав на пальцы, с ловкостью человека, постоянно имеющего дело с деньгами, мгновенно отсчитал две тысячи и запихнул в ящик письменного стола. Навалившись всей грудью на стол, аккуратным столбиком выписал на листе бумаги серии и номера облигаций и подал Таутану. Тот пробежал глазами цифры и вернул лист назад.
— Распишись!
— Что-о?!
Рыжий выкатил глаза и даже вскочил. Таутан и бровью не повел. Только чуть осклабился и подбородком показал на бумагу.
— Ты, почтенный, разве не расписываешься, когда что берешь?!
— Так это что — расписка? Что ж сразу не говорил?.. Бери тогда свой заем назад.
— Э, нет! Отступать, почтенный, не в моих правилах. Ты взял у меня две тысячи рублей? Взял! Вот она, взятка, в ящике лежит… Значит, не крути, не юли, а расписывайся, как положено.
Рыжий сначала побагровел, потом побледнел, как вылинявшая тряпка. Только теперь он вдруг сообразил, как этот тихоня-бухгалтер едва не посадил его голым задом на такыр. Да пусть он провалится со своими двумя тысячами!.. Он думал, что имеет дело с честным человеком. Да и какой глупец откажется от легкой добычи? В конце концов ему, заведующему, что? Кто-то свой заем сдает в сберегательную кассу, кто-то с него высчитывает проценты. Вот и все! Следовательно, две тысячи — просто щедрый дар, добрый жест давнишнего знакомого, залог будущих крупных выигрышей. Так он полагал. А выходит, что этот шустряк Мангазин, который и по службе ниже, и по годам моложе, пытается средь бела дня заманить его в капкан. Вон как! Значит, эти двадцать пять тысяч четыреста — сомнительные деньги. Надоело, видно, хранить заем в тайнике. Хочется его пустить в оборот, выиграть солидный куш, разбогатеть. Да к тому же в сберегательной кассе в сохранности будут лежать. Заведующий не выдаст, раз и у него рыльце в пушку. Ведь, выходит, он брал взятку. А под суд — кому охота? Вот и будет он поневоле защищать проходимца. И даже представит справку прокурору, что, мол, в сберегательной кассе на текущем счету Мангазина не имеется ни копейки. Шито-крыто! И все же, все же… недаром казахи говорят: "Конец воровства — позор". Когда-нибудь все раскроется, и тогда он, заведующий крупным учреждением района, отправится на поводу товарища Мангазина в те края, где ездят на собаках. Тьфа, тьфа, боже упаси! Какие только мысли не приходят в голову?.. А что, если сейчас поднять тревогу, вызвать свидетелей, составить акт и передать этого негодяя в руки милиции?! Вроде неловко: как-никак давнишний знакомый. Опять же, разговоры пойдут. И неизвестно, как этот пройдоха себя поведет, как начнет изворачиваться. Дьявол знает, что у него на душе! Нет, лучше уж подальше от беды. Так вернее будет.