Вот так и живешь серой, тусклой жизнью: ни власти у тебя большой, чтобы простыми смертными повелевать, ни денег тугой мошны. Нет, не о такой судьбе он мечтал. Какой смысл в этакой собачьей жизни, если даже паршивым аулом распоряжаться не можешь?!
Однако и отчаянию поддаваться не стоит. Нужно обуздать гордыню. И терпеть. Терпеть и ждать. Верить в свою звезду. И тогда к сыну Мангазы придет желанный день. Нужно только быть осторожным. Чтобы не пристала к имени дурная слава. Первым делом, следует куда-то упрятать этот проклятый мешок. Пусть полежит в потайном месте, чтоб ни одна живая душа о том не догадалась. Держись скромно, незаметно. Не возражай никому никогда. Глубоко схорони в душе все свои тайны, думы, желания. Зря не болтай. А если что скажешь, то в строгом и полном соответствии с духом времени и очередных постановлений и решений. Водку ты не пьешь, это очень хорошо. Теперь отвыкай и от насыбая. Не к лицу насыбай джигиту, у которого, может быть, большое будущее. Да к тому же, говорят, и здоровью вредно. А здоровье еще пригодится! Сын Мангазы обязан долго жить. Иначе он не успеет вдоволь насладиться жизнью. Это гениям позволительно умирать рано, удивляя грядущих потомков. А он, слава богу, не гений, и судьба потомков его не тревожит. Таутану нужны покой и благополучие.
Что ж… Пожалуй, пора. И вороной, должно быть, отдохнул. Надо ехать дальше. Облака на небе сбились в плотную, черную тучу. Пока не полил весенний дождь, следует добраться до аула.
Сегодня Таутан был весел. Он изредка похлопывал вороного вожжами, озирался по сторонам, мурлыкал под нос бойкий мотивчик. На задке телеги время от времени жалобно блеяла жирная ярка. Ехал Таутан к аулчанам — строителям канала. Сейчас они работали уже неподалеку от аула.
Таутан имел все основания быть веселым. Досадная неприятность в сберегательной кассе обошлась без последствий. Более того, на днях он выиграл по таблице, сдал в кассу две-три облигации, и беспрепятственно получил деньги. Видно, рыжий решил оставить его в покое. А потом, неделю тому назад, сухопарая и черная, как кочерга, баба Таутана родила ему после четырех девочек — здоровенного сына, наполнив дом радостью. Наконец-то жена избавилась от постоянных упреков мужа, долгие годы требовавшего от нее законного наследника. Вспомнишь — смех разбирает… Когда жена ровесника Ултангалия родила не раз, а дважды мальчиков-близнецов, снедаемый завистью Таутан набросился на жену с побоями: "Ну, а ты-то, ты-то о чем думаешь?!" Видно, если каждый божий день колотить бабу, то она, бедная, поневоле сыном разродится… Таутан довольно усмехнулся.
Послышался скрип телеги, и вскоре на дороге показался старый Карл Карлович. Должно быть, отвозил кетменщикам горячий обед, а теперь возвращался в аул. Старик свернул на обочину, но бухгалтер, поравнявшись, натянул поводья, попридержав вороного.
— Ассалаумагалейкум, Карл Карлович! — весело поздоровался бухгалтер.
— Э, уагалейкум салам, нашандык![1] Уа, куда путь держишь?
— На канал. Джигитам гостинец везу. — Таутан кивнул на ярку. — Как дела, аксакал? У кассира был? Деньги, которые я выписал, получил?
— Получить-то получил. Только кассир твой не все выдал. Тут же высчитал пять рублей. Говорит: холостяцкий налог. Как это? С семидесятилетнего старика какой спрос? Старуха умерла. Я, конечно, не прочь какую-нибудь длиннополую в дом привести, чтобы налог холостяцкий не платить. Только где ее возьмешь, длиннополую-то?
Старику было скучно, а Таутан тоже не спешил. Почему бы и не поболтать в степи, на чистом воздухе…
— Ай, Карл Карлович! Нашел, о чем говорить… Пять рублей! Кассиру, бедному, ведь тоже жить надо…
— Тогда пусть не обманывает! — загорячился старик. — Пусть прямо скажет: дай, помоги. А потом, дорогой нашандык, и у нас ведь не больно жирно. Пять рублей для нас — о-хо-хо! — тоже кое-что значит.
— Не плачь, старик. Не прибедняйся. Ты же в городе бываешь, по базарам шастаешь. Небось карман не пустой, а?!