Бекбаул сердито выставился на шурина.
— Оставил бы свою жалость при себе!
Таутан изобразил на лице недоумение.
— Ойбай, какая жалость?! Ты же не малец несмышленый, чтобы жалеть. Сердце за тебя болит, вот и говорю.
Бекбаул неожиданно зло посмотрел на шурина. Тот заерзал, вновь потянулся к табакерке, хлопая глазами, будто младенец невинный.
Бекбаулу вдруг захотелось ошеломить его какой-нибудь неслыханной новостью, и он сказал ему то, что до сих пор тщательно скрывал от всех (так ему, по крайней мере, всегда казалось).
— Эй, а известно ли тебе, что у меня с Нурией…
Таутан пососал насыбай под губой, ухмыльнулся.
— Ну и что? Подарок, что ли, просишь за добрую весть?
Сказал и презрительно сплюнул.
— А может быть — да!
— Э, за что?
— Как?! Если твой зять кобелем по бабам бегает, тебе разве приятно?
— Ба! А мне-то что?! Сестра умерла. Ей уж все равно. Ты здоров, как бугай. Силу девать некуда. Если нашел себе для забавы толстозадую — кто осудит?
Бекбаул опешил. Этого пса, видать, ничем не прошибешь. Ему и на честь сестры наплевать. Дурень, нашел, чем похвастаться! Теперь по всему аулу растрезвонит.
— Чепуха! — круто повернул Бекбаул. — Это я просто пошутил. Зачем мне чужая баба? Хотел тебя испытать… Да, видно, тебя такими штучками не возьмешь, а?
— Ладно, не виляй. Сами знаем.
— Что… знаете?
— Говорят, без ветра и трава не колышется. Бабы давно растрепали вашу тайну. Так что напрасно юлишь. — Плутоватая искорка вновь вспыхнула в глазах Таутана. — Но, повторяю, блуд свой чеши, сколько вздумается. Меня не это тревожит…
— А что?
— Ревность — вот что! Любой муж ревнует жену. Узнает Сейтназар про ваши шашни — начнет мстить. Думаешь, он не догадывается, что на его кобыле толстой кто-то верхом ездит? Чует старый пес…
Таутан попал в точку. Такое подозрение давно уже пугало Бекбаула.
Странно все оборачивается. Сейтназар становится бельмом на глазу. После того, как Бекбаул решительно отказался сеять клевер в Ащы-кудыке, отношения их с председателем совсем испортились. Правда, при встрече баскарма неизменно интересуется: "Ну, как дела, упрямец?", но в голосе чувствуется холодок. Прошла половина лета, а Бекбаулу даже кетменем помахать не довелось. На скрипучей арбе, запряженной быками, возит он на станцию, на приемный пункт колхоза арбузы и дыни. Их там навалено горы. Весовщик не успевает принимать. Приходится иногда в ожидании очереди ночевать под открытым небом. Не одну бессонную ночь провел Бекбаул на приемном пункте, разглядывая мерцающие звезды на черном небе. В раздольной степи под беспредельным небом житейские заботы, волнения и повседневная суета кажутся ничтожно мелочными, далекими. Но коротка летняя ночь. Величественно занимается заря, всходит солнце. И опять продолжается все та же кутерьма. Вредина весовщик придирается к каждой дыне. По нему получается, что все они неизменно помятые, побитые, перезрелые, гнилые. И начинаешь уламывать наглеца, упрашивать, умолять, улещивать. И отцом родным назовешь, и братом, и дядей. Ничего не поможет. Тогда терпению приходит конец и от досады начинаешь нажимать на глотку. Но и у весовщика глотка луженая: не перекричишь, не переорешь. Однажды Бекбаул нацепил свой орден и грудью пошел на него. "Ты! Разинь-ка пошире гляделки! Над кем куражишься, знаешь?! Думаешь, с темным казахом дело имеешь?! Смотри!" А весовщик этот и глазом не моргнул. "Подумаешь: кочка на ровном месте! Побрякушку повесил, а сам быкам хвосты крутишь. Был бы важной шишкой, на иноходце бы гарцевал, как Сейтназар-баскарма!.." И пошел, и поехал…
Вот так, всюду преследует его тень Сейтназара. Как в старинной поговорке получается: "Куда ни пойдешь — везде могила Коркута".
Иногда Бекбаул спрашивал себя: а что бы было, не прославься он на строительстве канала? Жил бы, пожалуй, тихо-мирно и не терзал бы себя мыслями об ущемленном достоинстве и самолюбии. Отсюда можно сделать вывод, что лучше и проще живется обыкновенным смертным. Они не ведают зависти, ревности, душевных мук. Смута человеческая начинается там, где рождаются зависть, взаимная неприязнь, недоброжелательство. Конечно, хорошая зависть, желание быть лучше, недовольство собой — сами по себе не страшны. Они подталкивают человека, держат его в напряжении, ведут к доброй цели. Но бывает и наоборот. Беспокойство загоняет тебя в тупик и вместо движения вперед начинается топтание на месте. Тогда мрачнеет душа, ожесточается сердце, и, снедаемый черной завистью, злобой, ты видишь вокруг одно плохое.