— Мне уже поздно. Уже понравился. В первую же минуту.
Он целовал ее опять — безудержно, безумно, до боли, до потемнения в глазах, до сладострастной одури. В какой-то момент Марина взглянула в зеркало и увидела там себя — незнакомую себе, раскрасневшуюся, возбужденную, с обнаженными плечами, на которые сползли бретельки лифчика. Видеть себя в таком положении, полураздетую, забурленную любострастием, видеть, как Роман целует ее грудь, было и стеснительно, и желанно. «Да… да… да…» Хотелось потерять голову, ведь скоро — край, скоро ничего этого не будет. «Ну, целуй же! Целуй меня еще, Рома!..»
Марина сидела на диване. Роман лежал рядом, устроив свою голову у нее на коленях. Глаза у него были закрыты.
— Останься сегодня у меня, — сказал он.
— Нет. Я немного побаиваюсь этого дома. Твоей домохозяйки. Твоих телефонных звонков… Я останусь здесь в нашу последнюю ночь.
— Обещаешь?
— Обещаю… Мы сперва сходим на море. Потом придем сюда. Ты будешь играть на пианино и петь мне песни.
— Я петь не умею, а сыграть могу и сейчас.
— Нет. Сейчас не надо. Сейчас и так хорошо.
В полумраке гостиной, в тишине, помимо сказанных слов, витали невысказанные мысли о неминуемой скорой разлуке, а главное — о новой неминуемой встрече, которая произойдет где-то впереди, за этой разлукой. Но вслух такое не обсуждалось, будто бы на то существовал обоюдный запрет.
11
Эти шаги в коридоре, почти бесшумные на ковровой дорожке, Марина уловила каким-то особым интуитивным слухом. Когда Роман подошел к двери ее номера, она уже не спала, она уже откликнулась пробуждением на его появление. Короткий глуховатый стук в дверь подтвердил чуткость наития. Марина вскочила с кровати и в ночной рубашке кинулась к двери. Потом вернулась назад за халатом. Опять — к двери. В суматохе зацепила ногой стул, уронила его с грохотом и только тогда окончательно проснулась. Осмысленно различила тусклый свет раннего утра, включила огонь в прихожей. Тут же услышала голос Романа:
— Марина, это я… Отец — в реанимации. Мне позвонили ночью. Положение очень серьезное. Скверное положение! Я только что говорил по телефону с врачом. Я срочно улетаю в Москву. Мне нужно успеть на утренний рейс. Через пару дней я тебя встречу в Домодедово. Позвони… Я должен идти. Здесь моя визитка, вот деньги… Не смей отказываться! Это тебе на билет и на туфли — я же обещал. — Он сунул ей в карман халата какие-то бумажки, как-то неловко, сквозь напряжение в лице улыбнулся, пожал плечами. — Извини, мне надо успеть на этот рейс. — Роман притянул к себе Марину, обнял, поцеловал в безответные, растерянно расслабленные губы. Порывисто повернулся и все такой же встрепанный, как будто кипящий внутри, вышел в дверь номера, оглянулся. — Мне надо успеть. Мы встретимся с тобой в Москве.
— Да, встретимся, — машинально ответила Марина.
Дверь за ним затворилась. Марина осталась одна. В голове почти никаких связных мыслей — мельтешение обрывков фраз, слов: реанимация, Домодедово, туфли…
Когда через минуту Роман вернулся, она все еще стояла там же, напротив двери, бескрасочно разглядывала бумажки, которые он сунул ей в карман. Но, увидев Романа, она вспыхнула, преобразилась, в глазах блеснули слезы. Он кинулся ей навстречу. Она бросилась ему на шею. Наступил момент, когда Марина почти поверила: он вернулся за ней! Зачем же еще-то? Конечно, за ней! Он вернулся, чтобы украсть ее. Увезти навсегда. Навеки соединить их судьбы! Это чувство в Марине было настолько лихим, сладким, обворожительным, что она успела за несколько секунд пережить будущий излом своей жизни: успела представить, как разведется с Сергеем, как заберет из Никольска Ленку, как простится с сестрой Валей… Пусть планета летит с орбиты! Пусть все перевернется вверх тормашками! Позови он сейчас ее с собой — она ответит неумолимое «Да!». Трижды «Да!».
Она осыпала Романа поцелуями, тыкалась губами в его губы, в щеки, в брови, в виски.
— Как-то очень быстро мы расстались. Извини… Мне будет очень не хватать тебя, — шептал он. — Я буду ждать. Мы увидимся через пару дней. Я встречу в аэропорту… Я люблю тебя.
Опять шаги в коридоре, еле слышимые на ворсистом покрытии, удаляющиеся. В горле что-то першит, слезы застят глаза, в груди — то ли стон, то ли крик счастья.
На пляже Марина разделась не на солярии, а внизу, у берега. В купальнике, босиком, она вышла на буну, на то место, с которого обычно прыгал в море йог. «Ну! Нельзя долго раздумывать. Прыгай! Прыгай же! Если будешь тонуть, вытащат. Тут не очень глубоко…» Марина негромко вскрикнула, хлебнула побольше воздуха и провалилась — «солдатиком» вошла в темно-синюю пучину. Плавать она умела: студенткой техникума даже выиграла первенство на своем курсе на соревнованиях в Никольском бассейне. Но здесь был не бассейн.