Марина, как по команде, теснее прижалась с мужу, крепче обняла, ткнулась губами в его плечо.
— Соскучилась. Еще как соскучилась!
Нужно было быть сейчас с Сергеем пылкой, ласковой, стосковавшейся. Ей и хотелось быть с ним ласковой. Она себя не ломала ни в чем. Только иногда, в минуту невольных провалов в недалекое прошлое, в ней угасал пыл и притуплялось удовольствие от какой-то несбыточной мечты — остаться преданной Роману Каретникову.
Утром Марина испытывала странное чувство обиды на себя: слишком безболезненно она вернулась к мужу, примирилась и отдалась ему. Еще в дороге с курорта казалось, что будет невыносимо трудно с Сергеем, особенно в близости. Но вышло обратное. «Может, и двоих можно любить?» — спрашивала себя Марина.
В следующую ночь, и еще в другую ночь, и опять в последующую Марина сгорала в объятиях мужа. И была счастлива. Ей казалось, греховно счастлива, дьявольски счастлива. Но может быть, только так и возможно испытать полновесное высшее наслаждение? Может быть, порочное счастье самое острое?
Даже деньги были. Для семейного бюджета — средства слегка сомнительные, но этих денег, по непритязательным провинциальным меркам, хватило бы для пропитания на полгода.
Горячую трепетную кровь, напитанную солнцем и еще чем-то, почувствовал в Марине и Сергей.
— Ты оттуда какая-то другая приехала.
— Какая еще другая? Отдохнула всего-навсего. Перемена мест и занятий, — по-простецки старалась она погасить интерес мужа, хотя ознобец страха щекотал нервы возможностью уличения.
— Помолодела будто лет на десять. Я тебя такой давненько не видел.
— Разве плохо?
— Наоборот, — смущенно прищуривался Сергей. — Налюбоваться на тебя не могу. — И он притягивал ее к себе, чтобы поцеловать.
Однажды ночью, в густых сумерках спальни с трогательными, бледно-желтыми бликами уличного фонаря, Сергей признался Марине:
— Я тут о тебе целыми днями думал. Все ругал себя: зачем отпустил? А с другой стороны, радовался: годы проходят, а все какое-то беспросветье у нас. В отпуск по-человечески съездить не можем. Ты хоть на море поглядишь…
Марина молчала, прижавшись к нему. Не смела спугнуть эту взволнованную искренность мужа. Он на признания был скуп, взаперти держал слова про чувства, лишь редкий раз приоткроет душу. Зато дорогого это и стоит.
— Мне тут тебя не хватало. Я ведь тебя как раньше люблю.
— Сереженька, родной мой, — шептала Марина. — Я твоя, любимый!
Время для них будто поворотило вспять — отнесло в радостный медовый месяц. Роман Каретников этому не помеха. Он даже будоражит Маринины чувства, обостряет их.
Иногда, в минуты близости с Сергеем, Марина, закрыв в исступленном наслаждении глаза, представляла на его месте Романа. Она стыдилась этого, побаивалась открытых в себе темных желаний, находила в этом испорченность и даже извращенность от таких подмен, но не могла и не хотела отказываться от этого, испытывая самосожжение в страсти.
— Сережа, — ласково говорила она после пережитых минут наслаждения, — что, если тебе бриться станком? Ты такой колючий после электробритвы! Все мне щеки ободрал. — Она пальцем вела по его подбородку. — Давай я тебе подарю этот, который рекламируют, «Жиллетт».
— Он дорогой, к нему лезвий не укупишься.
— Ничего. Чтобы ты был гладкий, я денег найду. — Она целовала его в колючую щеку.
— Откуда у тебя деньги? — недоверчиво спросил он, глядя в глаза Марине. — Ты и для Ленки подарков привезла. Фикус там купила… Дорогой, наверно?… В лотерею, что ль, выиграла?
Они уже много лет прожили вместе, и любое инородное появление в их семье обнаруживало себя какими-то настораживающими веяниями. Словно в доме появлялась какая-то вещь, случайная, нездешняя, за которую приходилось запинаться, спотыкаться об нее, постоянно напоминать себе о ее наличии.
«…В лотерею, что ль, выиграла?» Легкий холодок народился внутри: Марина осознала, что хватанула лишнего, потеряла бдительность. «Покусай-ка язык-то!» Надо было что-то ответить: отшутиться, наврать, но не отмалчиваться.
— Я перед поездкой у Валентины заняла. Там — на всем готовеньком. Сэкономила немного. И на работе перерасчет сделали. Мне отпускных доплатят. — Голос звучал обыденно, ровно, никаких предательских сомнений, только чуть-чуть по тональности выше. Уже потом она поймала себя на мысли: «У вранья и голос тощее звучит…»
Сергей как-то неопределенно повел плечом, больше ни о чем не спрашивал. Они оба на время задумались, точно разошлись по каким-то своим, сугубо личным углам. «Никому, ни под каким предлогом не рассказывать про Романа. Никому! — вдалбливала себе Марина в эту минуту отстраненности от мужа. — Деньги припрятать так, чтоб с собаками никто не нашел. И тратить незаметно. Никаких подарков!» Но она не хотела, чтобы он поймал ее на задумчивости, что-то заподозрил в этом отчужденном молчании. Марина положила голову на плечо Сергея, пустячной просьбой оборвала минуту обоюдной немоты: