На своей улице, во дворе одного из домов, Марина увидела траурную процессию. Хоронили милиционера, погибшего в Чечне, одноклассника Сергея. Марина остановилась на какое-то время, оглядывая скорбным взглядом многочисленную толпу людей. А когда снова двинулась вперед, то тут же опешила. Ей навстречу, всего в нескольких метрах от нее, шагал Сергей. Разминуться друг с другом в молчании — это же настоящая пытка. Да ведь и ссора еще не пережита, не вычерпана! Все же они остановились друг против друга.
— Ягоды везу. Смородину от Валентины, — сказала Марина, неловко переложила ведро из одной руки в другую.
— Я на похороны. Костю сегодня хоронят.
— Да, вон люди собрались… — Ей нужно было что-то сказать.
— Там тебе какой-то мужик звонил. Я его номер записал.
В Марине что-то оборвалось. Даже в глазах зарябило. Неужели опять Роман? А Сергей будто что-то почувствовал, но пытать не стал — ушел сразу. Господи, это наказанье какое-то! Ну зачем он позвонил? И опять на домашний номер, в выходной день. Чего ему еще надо?
Она пришла домой, суетливо схватила возле телефона клочок бумаги, разглядела записанный номер. Из пяти цифр! Значит, местный! Наверно, прораб с третьего участка. От души немного отлегло. Только и эта радость была с каким-то солоноватым, слезным привкусом.
6
Марина побаивалась, что вечером с поминок по милиционеру Сергей вернется домой пьяным. Нет, он пришел трезвым, поминальная чарка, видать, его совсем не пробрала. От ужина он отказался, ушел в спальню. Телевизор не включал, никаких звуков из спальни не доносилось. Марина в одиночестве попила на кухне чаю и, уже по обыкновению, подалась в детскую, на кровать Ленки. Но через день Ленка вернется из лагеря. Тогда где спать? На раскладушке? Заново потекли привычным руслом безотрадные мысли. Чтобы уснуть, нужно было измучить себя ими. Но и в сновидения перетекала из осознанных страхов незатухающая тревога.
…Ей снилось, что дочка бежит по мосту над рекой. Мост этот даже мостом назвать нельзя: щелистый, зыбкий мосток в три горбылины, и висит он будто бы на воздухе. Ленка бежит по нему во весь дух, мосток под ней так и прыгает… Марина с ужасом предчувствует, что дочка сорвется, хочет окликнуть ее, остановить. Кричит, кричит изо всех сил, но голоса своего не слышит. Ей становится все страшнее от предчувствия скорого несчастья. Она сама кидается вслед за дочкой.
Марина вздрогнула, проснулась, открыла глаза. Сердце в груди колотилось учащенно, слышимо; где-то в горле, будто бы в голосовых связках, застрял отчаянный оклик из сна. Ничего кошмарного кругом. Комната Ленки: письменный стол, книжная полка, немного завядшие астры в вазе на тумбочке, похожие на маленьких ежиков. В окно сквозь тюлевое сито занавесок льется отдаленный свет уличного фонаря. Вдруг этот свет потух. Вероятно, опять по всему Никольску отключили уличное освещение (в последнее время электричество отключали часто). Стало темнее, как-то глуше и очень-очень одиноко. Марина заплакала.
То ли дверь была не плотно притворена, то ли Сергей был в это время поблизости, на кухне, — как бы то ни было, он услышал плач Марины и пришел в детскую, осторожно сел на краешек кровати.
— Ты чего плачешь? Что с тобой происходит? — тихо спросил он.
Марина вмиг съежилась, придавила в себе слезы.
— Так, ничего, — быстро пробормотала она, сильнее поджимая колени, группируясь в комок. — Просто сон страшный. Ничего со мной. Сейчас отойдет.
— Может, капель тебе успокоительных выпить?
— Я выпью. Я обязательно выпью.
Марине хотелось, чтобы он поскорее ушел, не видел ее слез, не слышал всхлипов — не заронил в себя каких-нибудь подозрений. В то же время ей не хотелось упускать возможность: Сергей подошел сам, первый — надо бы помириться, все равно придется мириться, ведь и Ленка вот-вот приедет. К тому же в комнате — почти потемки, только слабый свет из прихожей в приоткрытую дверь; в темноте мириться легче. Такое между ними не однажды случалось: семейная ссора, распря, неурядица, но всему есть предел. Обычно Марина первая, ища мира, уступчиво притрагивалась к плечу Сергея, а уже через мгновение он отзывчиво тянулся к ней. Заключит в крепкое всепрощающее объятие, и на душе светло, даже слезы радости навертывались. Но теперь у Марины не было сил, казалось, не было и права примиренчески потянуться к мужу.