— Ты куда? — пугливо спросила Марина, когда Сергей поднялся с постели.
Он накинул на плечи длинную фланелевую рубаху, которая служила ему вместо халата, сухо, бескрасочно ответил:
— Курить. — И вышел из комнаты. Марина осталась в постели, чуть не плача пробормотала:
— Как мне все осточертело!
Шел уже третий час ночи.
«Надо еще выпить снотворного, — решила она. — Если и это не поможет, завтра опять пойду к врачу». Она уж собралась было встать, потянулась к халату на стуле.
Вдруг дверь открылась. В комнату вернулся Сергей. И Марина замерла. Искурить сигарету он бы не поспел. Он вернулся с чем-то важным! Она не видела глаз мужа, его глазницы были в тени, свет ночника падал сбоку, но она почувствовала взгляд этих глаз — выжидательный, неотступный. Губы Марины затряслись, к горлу подступили слезы.
— Кто он? — тяжело и твердо, словно придавил ее огромным камнем, спросил Сергей. — Ты с ним там, на юге, познакомилась?
Марина обомлела. Все в ней натянулось до последнего предела, наполнилось до самых краев.
«Откуда? Как? Кто ему сказал? Чем я себя выдала?» — стремительно, сквозняком прохватили жгучие вопросы. Но времени на догадки и домыслы не оставалось. А взбунтоваться против мужа уже не хватало сил.
— Сережа… — дрожащим, слезным голосом залепетала Марина. — Сережа… Я так больше не могу. Не хочу я так больше… — Сквозь слезы, застившие глаза, она почти не различала лицо Сергея — расплывчатое светлое пятно в полуосвещенной комнате. Она только чувствовала: он толкает ее в какую-то пропасть. Она и сама в конце концов с радостью облегчения готова упасть в эту пропасть, лишь бы достичь какой-то перемены, избавиться от нынешней себя самой. — Я плохая. Я дрянь. Я виновата перед тобой. Прости меня… Мне больше невыносимо.
— Этот цветок, орхидею, которую оттуда привезла, он тебе подарил?
— Да, — машинально ответила Марина, оглядывая комнату и пытаясь найти привезенный горшок с орхидеей.
— Так я и знал. Я в цветочный магазин заходил. Там этот цветок очень дорого стоит. У меня таких денег для цветов нет. — Он говорил негромким и каким-то отстраненным, раздумчивым голосом, будто что-то уяснял единственно для себя. — А деньги на бритву у тебя тоже от него? — Тут Сергей схватил Марину за волосы, рванул ее голову назад, чтобы напрямую видеть ее лицо. — Говори! Его?
— Да, — полубессознательно прошептала Марина, окончательно сваливаясь с обрыва в страшную пропасть.
— Шкура! Ох, ты и шкура!
В первый миг она и не поняла, что он ударил ее. Никакой боли не было — только искры из глаз.
— Сука паршивая! Убить тебя мало!
Марина опять не почувствовала боли. Снова что-то искрило в глазах. От следующего удара в лицо она грохнулась на пол.
Часть третья
1
Сестры сидели в кухне, затворясь наглухо дверью, вели непростой разговор. Обстоятельства приперли Марину к стенке: пришлось во всем сознаваться старшей. Валентина ей, понятное дело, не прокурор — кровная родня, воспитательница заместо матери, но рассказывать ей все, без уверток, было стыднее, чем какой-нибудь наперснице.
— Да, да, да! Я обыкновенная слабая женщина! — сквозь слезы, истеричным, оборонительным голосом выкрикивала Марина, когда карты открылись. — Ветреная, если хочешь. Способная влюбиться, способная ошибиться. Да! Я сентиментальная! Я чувственная женщина! Я не машина, не деревяшка…
— Ну и чего ты орешь тогда? И нечего реветь и на меня наскакивать. Гордись и не реви! — парировала Валентина какие-то слышимые в голосе сестры упреки. — Ишь ты! Она у нас чувственная, влюбчивая женщина! А я, с тремя ребенками, верная мужу, — баба-дура?
Шумливый разговор то враз разгорался, будто в костер кидали сухой соломы, то скоро притухал, точно на тот же костер выплескивали ведро воды.
Марина утерла платком хлюпающий нос. Валентина громко вздохнула:
— Сунула я тебе эту проклятую путевку. Сколько раз пожалела! Но с другой стороны поглядеть, свинья везде грязи-то найдет.
Марина молчала, не отозвалась на оскорбительность сестриной поговорки.
— Да-а, — опять вздохнула Валентина. — Морду-то он тебе славно разукрасил. Неделю-то уж верняком не сойдет.
Марина встрепенулась — вероятно, хотела окрыситься на сестру за «морду». Но вспышка гнева промелькнула только во взгляде. Опять утерла нос. Валентина жалостливо смотрела на нее: под обоими глазами у Марины — фиолетово-сине, одна щека припухла, верхнюю губу сбоку разнесло, так что при разговоре рот перекашивает.