И вот рядом моя жена, женщина, что взялась изменить все в моей жизни: память, мысли и поступки. Нельзя сказать, что это ей не совсем удалось. Все, что делает этот человек, он неизменно доводит до логического конца. В ее решимости быть со мной, улучшить жизнь, исправить мои ошибки - неизбежность: приливов и отливов, бега электричек, размеренности утреннего расписания, вкуса рыбьего жира дней моего детства в тихом доме на полустаночке Бубна.
Мощь и энергия жены неукротимы. В те далекие времена, когда мы жили в Питере и мне постоянно не хватало времени на одну работу, в музее Мраморного дворца, жена ухитрялась работать на двух, бегая на преподавание в техникум, вдобавок, покупая съестные припасы на точках своих городских пересадок. Приезжала она домой, конечно, уставшая и, пребывая остаток вечера в состоянии активного труда, к ночи падала замертво. Все, что делает этот человек - он делает не для себя, и ее семья не умеет как следует оценить это.
Вот мы - наша дочка Динка и я - сидим дома одни. За нашими окнами медленно падает крупный снег. Он безвоздушный, как чудо, и кажется немного неестественным, как театральная декорация, потому что небо не ночное, а розовое и светящееся изнутри, как бывает, когда над вечерними огнями небо в поволоках туч. Мы любим быть одни, когда тишина и время ничем не омрачаются вокруг. Вот как сейчас: нежное кружение снега. Мне чертовски уютно в кресле. Оно дедовское, старое и очень глубокое. Когда-то бабушкин кот точил свои юношеские когти о его кожаные бока, что придало ему совершенно своеобразный узор. Динка сидит за большим столом под лампой не дыша: разглядывает марки. Очень тихо. Иногда под окошком пробежит мальчишка, подзывая своего пса, или вдалеке отзовется звоном бег трамвая. Я разглядываю огромный том "Искусство Флоренции", я тоже, как и Динка, не дышу. "Здесь прошелся загадки таинственный ноготь..."
- Что, папа? - откликается Динка.
В прихожей прозвенел звонок: раз, два - значит, Лена. Динка сорвалась открывать, а я перевернул страницу. Вот он - Джотто...
Лена вошла вся в снегу.
- Привет, Ленок!
- Привет, привет. Да не на пол, там же хлеб! Эти чертовы автобусы, ждешь - ждешь, никак не сесть, а потом - вот тебе, пожалуйста, все руки оборвут. Дина, ты, я надеюсь, вымыла посуду?
Динка оторвала горбушку и забралась на свой стул.
- Я потом помою.
- Опять - нет. Как мне надоело слышать это каждый вечер! - воскликнула Лена раздраженно. - Руки, ты вымыла руки с улицы? И сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не уродовала хлеб!
Она включила верхние лампы, и комната осветилась безжалостным больничным светом. Потом, как обычно, пошла мыть руки. Когда она вернулась, я попросил:
- Выключи, я этот свет не люблю.
- Сидите тут в потемках - глаза испортите, - отрезала она.
- Так уютнее.
- Вечно ты интим разводишь, - заметила она досадливо. - Нечего мне тут с вами. Ты что-нибудь приготовил?
- Нет, - я уставился на нее, - тебя не было, я и не знаю что.
- Так всегда: придешь измотанная, а потом торчи у плиты!
- Я помогу. А ты посиди, хочешь я чаю сделаю?
- Вечно эта вода! Сиди уж, все равно ты не знаешь, что надо делать, она рывком открыла холодильник и, прихватив пару свертков, двинулась к выходу: - Дина, чтобы немедленно начала мыть посуду, я тебя жду!
Динка растопырила ладошки и воззрилась на них:
- И чего это мама так ручки любит мыть, объясни мне на милость?
Я улыбнулся и притянул ее за острые плечики. Настроение у меня пошло вниз, стало муторно и... скучно. Я прильнул к Динке, подышал ей носом в ушко тихо, тихо, она посопела мне в щеку и побежала на кухню. Я сел на подоконник с ногами. Окна у нас овальные и огромные, почти во всю стену, а подоконники - широкие плиты пестрого мрамора. Старые Питерские комнаты... На подоконнике сидишь, как "птиц" на жердочке: вокруг сугробы, снежная гора запорошенной школы, а вдалеке, чуть справа, розовый силуэт Андрея Первозванного. Белое на белом. Розовое и белое в ночи... Красота-то какая...
Внезапно дверь распахнулась - в проеме появилась взъерошенная Лена:
- Ты брал мою прихватку?
- Нет.
- А кто же тогда? Ведь соседка не могла! - заметалась Лена по комнате. - Ты и брал, засунул куда-то и забыл! - в ее тоне крепла решимость, глаза засверкали.
- Я правда не трогал. Мы тут себе сидели, - сказал я безнадежно.
- Она мне нужна. Срочно, понимаешь ты это! - Лена вперилась в меня бешеным взглядом и закричала: - У меня там все сгорит!
Я замотал руками как-то глупо, а Лена вылетела в коридор, грохнув дверью.
Бедная Лена... Заботиться о нас, а мы - эгоисты, чем мы в самом деле занимаемся... Она же ребенок, за ней ходить надо, как за ребенком.
- Чем ты тут занимаешься?! - Лена выросла на пороге. - Неужели ты не можешь на стол накрыть?!
- Леночка! - я бросился к ней, - что за суета?
- Что значит "суета"! - с мрачной иронией воскликнула она. - А кто, интересно, за меня все сделает? Ты думаешь, дело в ужине? Мне надо постирать - уже замочено, Дине форму погладить и кухню помыть - наша очередь! - она стремительно бегала по комнате, разбирая вещи. - Ты взгляни, что творится: пыль, все разбросано! Дом на мне, я как козел отпущения!
- Пусть, - бормотал я, - немножко с грязнотцой, зато тихо, хорошо...
- Ничего хорошего!
- Ты отдохнешь... и знаешь, - я обнял ее и поцеловал, - я соскучился по тебе...
- Вадик... - глухо сказала Лена и отодвинула мою руку.
- Угу. Давай Динку уложим и погуляем, а как она уснет, мы с тобой вернемся...