— Нет, это наша. Ее подсадили к Лагартихе.
— Подсадили? — Келли усмехнулся, вглядываясь внимательнее. — В таких случаях, амиго, обычно подкладывают.
— Ну, знаете, это уж ее дело — выбирать тактику. Я не стал бы связываться с агентом, который нуждается в подобного рода подсказках…
— Кто она, если не секрет?
— Немка, баронесса фон Штейнхауфен. В Уругвае с бельгийским паспортом… фамилию пришлось слегка подправить, получилось «ван Стеенховен».
— Морено, я вижу, времени даром не теряет. Умный старик, хотя и не без заскоков… — Келли повернулся к столу, нажал кнопку. Когда вошла «соратница», он протянул ей пленку. — В фотолабораторию, пожалуйста. Обычные отпечатки для архива, а портреты пусть сделают шесть на девять — экземпляров по двадцать. Скажите, чтобы хорошо подобрали бумагу, мне нужна предельная четкость изображения.
— Немка, говорите, — задумчиво сказал он, когда секретарша вышла. — Гм… интересно, где он ее раздобыл. Представить себе Морено с немцами…
Горячо, подумал Полунин. Совсем горячо! А, была не была…
— Ну, баронессу-то раздобыли мы, — сказал он. — К доктору она отношения не имеет, это наши особые каналы. Но почему вы считаете, что у него не может быть контактов с немцами?
— Деловые контакты у него есть, в Западной Германии. А здешних немцев он ненавидит как чуму… И не без оснований, будем уж откровенны, — добавил Келли. — Но, конечно, личные наши симпатии…
Полунин, заинтересованный еще больше, подождал конца фразы — и не дождался.
— В том-то и дело, — сказал он осторожно. — Иногда для пользы дела с кем только не приходится… Поэтому я не удивился бы, узнав, что доктор решил поближе познакомиться с немецкой колонией, последнее время его заметно беспокоит проблема иностранцев.
— Что вы имеете в виду?
— Посудите сами — кого только не понаехало сюда за десять послевоенных лет…
— Наша традиционная политика, — Келли пожал плечами. — Не забывайте, Аргентина создана иммигрантами. Они и до войны ехали.
— Верно, и все же есть существенная разница. До войны ехали в поисках работы, в поисках свободной земли для колонизации, эти иммигранты хлопот не доставляли. А после сорок пятого года сюда хлынули политические беженцы, или, скажем точнее, люди, ставшие беженцами в силу политических факторов. Это несколько меняет картину, вы согласны? Мы тут как-то говорили с доктором о русских… Я ведь, кстати, и сам русский…
— Вот как, — в голосе Келли прозвучало замешательство. — Я-то сразу понял, что вы, не местный уроженец, но… Белый русский, надо полагать?
— Не красный же, каррамба!
— Разумеется, разумеется… Так что вы начали говорить о русской колонии?
— Ну, это как пример. Дело не только в русских, есть еще поляки, прибалты, балканцы — огромное количество выходцев из Восточной Европы, людей совершенно загадочных, о которых никто ничего толком не знает. Доктор считает это серьезным упущением — оставлять их без надлежащего контроля. Особенно, конечно, русских… по вполне понятным причинам. Не мешало бы, скажем, иметь хотя бы приблизительную картину их настроений, разновидностей политической ориентации, ну и так далее.
— В принципе он прав, — согласился Келли. — Но это не так просто осуществить.
— Простите, не вижу никакой проблемы. Несколько хороших информаторов, и вы всегда будете в курсе.
— Да, но… Хорошие информаторы, дон Мигель, на улице не валяются.
— Вероятно, дон Гийермо, вы их просто не искали.
Келли помолчал, поиграл лупой, переложил на столе бумаги.
— Хотите предложить свои услуги? — спросил он поскучневшим голосом.
— Кто, я? — Полунин от души рассмеялся.
— А почему бы и нет, собственно? Я понимаю, что вы не станете сами бегать и вынюхивать по углам, — речь идет о создании агентуры…
— Увольте, амиго, — Полунин допил остывший кофе и снова закурил, непринужденно откинувшись на спинку кресла. — Я работаю в несколько ином плане… И в иных масштабах, если уж быть откровенным до конца.
— Ну, знаете, насчет откровенности…
— Что делать, дон Гийермо, в нашей профессии есть свои правила игры. Я ведь тоже знаю о вас далеко не все, а односторонняя откровенность здесь неуместна. Впрочем, некоторую информацию обо мне — в разумных границах, естественно, — вы можете в любой момент получить от доктора. Вы ведь, кажется, время от времени посещаете Монтевидео?
— Да, посещаю, — рассеянно отозвался Келли. — Вернее, посещал. Последнее время приходится избегать мест, где слишком много наших эмигрантов… вроде вот этих двоих. Скажите, а вы вообще живете в Уругвае или здесь?
— Здесь.
— Давно?
— Почти восемь лет — с весны сорок седьмого.
— Все время в федеральной столице?
— Да, большей частью.
— И… чем же вы здесь занимаетесь?
— Я специалист по радиоаппаратуре и некоторым видам телефонии. Словом, слаботочная электротехника.
— Работаете в какой-нибудь фирме?
— Да я их уж много переменил — «Панасоник», «Радио Сплендид», «Вебстер Архентина». Одно время имел маленькую собственную мастерскую по ремонту приемников.
— Почему «имели»?
— Продал, ну ее к черту. Слишком хлопотно.
— Зато какое надежное прикрытие! Да, жаль, дон Мигель, что вы не хотите нам помочь…
— Почему не хочу? — Полунин пожал плечами. — Я сказал, что не могу снабжать вас нужной информацией, и этого я действительно не могу. Но я, если хотите, могу познакомить вас с человеком, который вполне годится для такой работы.
Келли помолчал, глядя на него задумчиво.
— Он вполне надежен?
— Вполне надежных людей нет, дон Гийермо, уж вы-то должны это знать. Но человек, о котором я говорю, служил в войсках СС.
— О, даже так… И он тоже русский?
— Во всяком случае, носит русскую фамилию и разговаривает по-русски.
— Великолепно. В делах колонии ориентируется?
— Надо полагать… если живет в ней. К тому же он не один, с ним тут группа единомышленников… соратников, если хотите. Слушаются его, как новобранцы капрала. Впрочем, там и в самом деле сохранилась еще немецкая армейская дисциплина.
— Слушайте, да это прямо находка, — недоверчиво сказал Келли. — И вы уверены, что он согласится работать с нами?
— Да, если я ему… посоветую.
— Непременно, непременно… посоветуйте, ха-ха! Пусть приходит прямо сюда. Надеюсь, он говорит по-кастильски?
— Во всяком случае, вы друг друга поймете. Хорошо, я его к вам пришлю…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В среду Полунин встретился с Кривенко и дал ему окончательные инструкции. С делами было покончено, обратный билет в Монтевидео он взял на воскресный вечерний рейс; остаток недели он мог провести с Дуняшей.
Жила она в небольшом немецком пансионе на улице Крамер, в Бельграно. Пока электричка с грохотом пересчитывала мосты, проносясь по виадукам мимо парка Палермо, он снова попытался разобраться в их отношениях, и снова из этого ничего не вышло. Впрочем, может, тут и разбираться было нечего; вся эта история могла выглядеть и очень сложной и очень простой — все зависело от точки зрения.
Вероятно, они все-таки по-настоящему любили друг друга, во всяком случае им было хорошо вместе, и даже ссоры — а ссориться Дуняша умела — обычно не приводили к долгим размолвкам. В то же время, надо полагать, она продолжала любить и своего «мистического супруга», хотя иногда под настроение ругала его на трех языках и кричала, что не пустит и на порог, пусть только посмеет теперь явиться, крапюль [15]. Но что будет, если злосчастный крапюль вернется и в самом деле, Полунин представить себе не мог совершенно.
Судя по тому, что она о нем рассказывала, Ладушка Новосильцев был действительно человеком без царя в голове. Родившийся, как и Дуняша, во Франции, он кое-как доучился до бакалавра, безуспешно пытался поступать в разные институты и наконец окончил какие-то коммерческие курсы, где готовили то ли коммивояжеров высшего класса, то ли специалистов по изучению рынка, то ли просто шарлатанов. Получив диплом, Ладушка почувствовал себя этаким конкистадором, немедленно женился на своей бывшей однокласснице и, прихватив юную супругу, ринулся завоевывать Южную Америку.
Какой-то умник рассказал им в Париже, что на аргентинцев безотказно действует внешний блеск, — если, мол, человек там хочет добиться успеха, он должен уметь пускать пыль в глаза. Чего-чего, а этого уменья Ладушке было не занимать. Обобрав родственников, он одел жену как картинку, сшил себе два модных костюма, купил дюжину итальянских галстуков натурального шелка; по прибытии в Буэнос-Айрес они сняли двухкомнатный люкс в «Альвеар-Паласе». Ровно через неделю им пришлось перебраться в дешевый пансион возле самого порта, а еще через десять дней Дуняша продала свои парижские туалеты и пошла работать на кондитерскую фабрику. Супруг ее сидел тем временем дома и вел телефонные переговоры с разными фирмами.