Минут через сорок быстрой езды, уже где-то за городом, молчаливый шофер сбросил газ и осторожно свел «понтиак» с асфальта, делая правый поворот Машину колыхнуло, под шинами захрустел гравий, фары осветили щит с надписью «Camino Privado» [31], глухую аллею из эвкалиптов; потом впереди ослепительной белизной засияла низкая белая решетка.
Полунин почувствовал тревогу. А точно ли это был голос Лагартихи? Вдруг ловушка — очень ведь просто, такие дебри — делай что хочешь, никто не услышит и не увидит… И водитель какой-то подозрительный, за все время слова не проронил, типичный матон [32]…
Перед самыми воротами машина затормозила. Он настороженно покосился на «матона», готовый при первом подозрительном движении рвануть дверцу и выброситься наружу — благо кругом хоть глаз выколи. Но молчаливый водитель только протянул руку и коснулся какой-то кнопки на приборном щите, и сияющая белизной решетка плавно поехала в сторону, открывая проезд. Полунину стало и вовсе не по себе. Фокус-то, в общем, простенький, вроде детской радиоуправляемой модели — посылка сигнала, прием, усиление, подача команды на исполняющее устройство, — но уж очень все это похоже на шпионский фильм. Ночь, загородная вила, автоматически открывающиеся ворота… Он с сожалением подумал о своем «люгере, оставшемся в чемодане; хотя от оружия в таких случаях толку мало, это ведь только в тех же фильмах герой всегда успевает выхватить его в нужный момент…
Машина проехала, ворота за нею закрылись так же плавно и бесшумно. Почти одновременно из-за поворота, ранее скрытый густым декоративным кустарником, показался освещенный подъезд.
Дон Хосе Игнасио Морено встретил гостя в просторном пустом холле, отделанном под андалузский патио: грубый мозаичный пол, кованое кружево решеток, закрывающих сводчатые дверные проемы, в простенках — несколько высоких майоликовых сосудов, расписанных примитивным синим орнаментом. Хозяин был одет с тем пренебрежением к этикету, какое здесь позволяют себе только очень богатые люди: на нем были широкие, вроде запорожских, шаровары, заправленные в желтые сапоги в гармошку, и клетчатая рубаха того типа, что продаются для пеонов в любой деревенской лавке. Пожимая ему руку, Полунин попытался вспомнить, кого из знаменитых путешественников прошлого века напоминают ему эти густые моржовые усы…
В кабинете ярко пылал камин. Морено указал гостю на кресло, сам сел в другое, придвинул поближе низкий на колесиках столик, на котором поблескивали графины с разноцветным содержимым и лежала раскрытая коробка громадных кубинских сигар.
— Что вы предпочитаете? — спросил он. — Виски? Джин? Бренди? Лично я обычно ограничиваюсь вином. Советую попробовать этого чилийского — лучшего я не пил и во Франции…
Полунин подавил улыбку. Хорош он был бы, не поужинав в городе! Что ж, в чужой монастырь со своим уставом не лезут.
— Дон Мигель, — сказал доктор после того, как они отдали дань чилийскому вину, действительно превосходному. — Надеюсь, я не очень нарушил своим приглашением ваши планы, но мне хотелось бы кое-что выяснить, а в ближайшие дни я улетаю в Бразилию и, надо полагать, здесь вас уже не застану…
— Да, мы и так задержались. Лагартиха сказал, что вас интересуют подробности моей встречи с Келли?
— Нет, меня интересует другое. Каковы цели вашей экспедиции?
Полунин посмотрел на него удивленно.
— Официально — изучение индейских племен, на самом деле — сбор материала о нацистских колониях. Я думал, Лагартиха сказал вам об этом.
— Да, сказал, но эта версия меня не убеждает.
— Почему?
— Ну хотя бы потому, что перед вами старый, прожженный адвокат, которого, скажем прямо, не так-то просто обвести вокруг пальца. Зачем вам понадобился контакт с Келли? Вы что же, ожидали, что он выложит перед вами списки и адреса? Неубедительная версия, амиго. Очень неубедительная!
Полунин медленно допил вино. Такой оборот дела они предусмотрели, и линия поведения с Морено была разработана уже давно — еще до первой с ним встречи.
— Жаль, — сказал он, — нам она казалась вполне правдоподобной. Дело в том, что… вы совершенно правы. Наша истинная цель лежит еще глубже.
Морено подмигнул очень по-простецки:
— Э, сынок! Знали бы вы, какие дела приходилось мне распутывать, — он с довольным видом поднял палец. — Иной раз только на интуиции, на одной-единственной догадке!
— Так вот. Я вам расскажу, в чем дело…
Полунин нагнулся к огню, опираясь локтями на колени, и соединил концы расставленных пальцев.
— Мы не просто собираем материал об укрывающихся здесь нацистах, — сказал он негромко. — Мы ищем одного определенного нациста.
— Надеюсь, не Бормана?
— Нет, зачем же. Так высоко нам не достать. Человек, которого мы ищем, был мелкой сошкой… но из-за него погибли люди И даже не это главное. В конце концов, шла война, погибли многие… Но эти погибли не в бою — их предали, и предали так, что был заподозрен другой человек. Честный, ни в чем не повинный, активный участник Резистанса. Все улики были против него, он так и не смог тогда ничего доказать. В общем, он застрелился.
— М-да, — сказал Морено. — Одна из бесчисленных маленьких трагедий войны. Скажите… вы вот сейчас употребили слово «резистанс» — именно «резистанс», а не «ресистеисия». Хотя разговор идет по-кастильски. Насколько я понимаю, дело было во Франции?
— Да.
— А вы как там оказались?
— Бежал из плена.
— Понятно. И еще один вопрос. Значит, кто-то из участников подполья оказался предателем. Но ведь вы, если не ошибаюсь, ищете немца, а не француза?
— Этот немец проник к нам под видом перебежчика-антифашиста.
— Даже так? Это уже совсем гнусно. И этот тип, вы думаете, сейчас где-то здесь…
— По некоторым сведениям, здесь.
— Что ж, в этом случае Келли действительно может оказаться вам полезным. Да. Но с ним необходима осторожность, Гийермо человек недоверчивый…
— Судя по вашим с ним отношениям, этого не скажешь, — возразил Полунин. — Тут он скорее проявляет трудно объяснимую доверчивость.
— Почему же, она вполне объяснима. Когда-то я придерживался весьма правых взглядов, и это было как раз в тот период, когда мы близко общались семьями. Во время войны я многое начал видеть в ином свете, но тогда мы уже встречались редко, да и просто перестали как-то говорить на политические темы… Оба Келли — и отец и сын — так ненавидели англичан, что готовы были аплодировать каждой бомбе, упавшей на Лондон… Кстати, Патрисио — это отец — участвовал в Дублинском восстании шестнадцатого года, бежал сюда из английской тюрьмы. Короче, мы поспорили раз-другой, поняли, что не переубедим друг друга, и стали избегать политических разговоров. Думаю, Гийермо и сейчас не догадывается, насколько изменились за это время мои взгляды. И потом тут другое: он — типичный фанатик, человек с догматическим складом мышления, склонный классифицировать людей по самой примитивной схеме. Для него всякий бедняк — непременно за коммунистов, всякий богатый — непременно против. Обратная ситуация просто не укладывается в его голове, поэтому он до сих пор продолжает видеть во мне априорного противника «красных». Ну и, естественно, доверяет…
— Ваша рекомендация, в таком случае, должна иметь вес?
— Да, но до известной степени! Он может верить лично мне и не очень доверять моим знакомым. Это уж как вам повезет. Во всяком случае, повторяю, будьте осторожны. Если Келли догадается, что вы ведете с ним двойную игру…
— Понимаю, доктор. Спасибо за предупреждение, но у нас уже есть некоторый опыт двойной игры… и с более опасным противником. «Альянса», в конце концов, только плохая копия гестапо.
— Верно, но и они кое-чему успели научиться. Ну что ж… я вам от души желаю успеха. В наших краях действительно развелось слишком уж много этих сукиных сынов, и чем скорее их повыловят, тем лучше. Даже если будут ловить вот так, по одному. Кропотливая, впрочем, работа…
Морено тяжело поднялся из кресла и, по-стариковски шаркая сапогами, отошел в дальний угол, к письменному столу Полунин посмотрел на часы — было уже поздно — и обвел взглядом кабинет. Здесь, как и в холле, все свидетельствовало о тщательной продуманности стиля: темный резной дуб, кованые железные канделябры, несколько старинных деревянных скульптур в искусно подсвеченных нишах между открытыми книжными полками, занимающими до потолка три стены. Четвертую, в которой была прорезана дверь, украшала коллекция холодного оружия — скрещенные алебарды, кастильская шпага времен конкисты, огромный двуручный меч-фламберга с извилистым клинком; тaкие же, вспомнилось Полунину, видел он когда-то в Эрмитаже, в любимом своем «рыцарском зале»…