— Мы ни разу не были в море, — признался Эшшольц.
Логгин Хорис с некоторой самоуверенностью заметил, что на кавказских кручах не менее опасно и что ко всему можно привыкнуть, было бы желание и терпение.
— Верно, Логгин Андреич, — отозвался Шишмарев, простецки хлопнув юношу по плечу. — Верно. Да и то сказать, как у нас кадеты говаривают: жизнь копейка, голова — ничего! Шире ставь ноги, держись в шторм за палубу да гляди в оба. Привыкнешь!
Все засмеялись и чокнулись.
Крузенштерн заметил «Рюрика», едва лишь большая шлюпка отошла от кронштадтского берега. Он указал Румянцеву: вон наш красавец, стоит себе на рейде, маленький да удаленький. Высоколобое усталое лицо Николая Петровича просветлело.
Кроме Румянцева и Крузенштерна, осмотреть «Рюрик» поехали еще двое — вице-адмирал Моллер (под строгой благообразной личиной его не сразу угадаешь вороватого чинушу) и ценитель, знаток кораблей, морщинистый контр-адмирал Коробка с хитроватым крестьянским прищуром стариковских глаз.
Но, конечно, лишь Крузенштерн с Румянцевым испытывали волнение, видя, как то, что было на бумаге, в мыслях, воплотилось в корабль, снаряженный в дальний путь и населенный людьми, готовыми одолеть тысячи миль и тысячи препятствий. С волнением глядя на бриг, они невольно припоминали минувшее...
Было 29 июля 1815 года. Два года назад в доме на Английской набережной читали они «Начертание путешествия для открытий…» Много дел переделано за те два года. Иван Федорович побывал в Лондоне, закупил там карты и приборы; он же рекомендовал Румянцеву назначить командиром «Рюрика» своего воспитанника Отто Коцебу, совершившего с ним кругосветное плавание… Николай Петрович за это время согласовал с Комитетом министров отправку научной экспедиции, выхлопотал разрешение нести бригу военный флаг, списался с послами и консулами, прося их ходатайствовать перед иностранными правительствами о помощи путешественникам. Много дел переделано. А впереди еще больше! Впереди самое главное. И оно ложится на плечи тех, кто ждет их на палубе «Рюрика»…
Они поднялись на борт корабля и команда, поставленная во фронт, прокричала «ура».
Румянцев здоровается с офицерами. Он чувствует спокойное пожатие Коцебу, широкую твердую ладонь его помощника Шишмарева, горячие нервные пальцы третьего лейтенанта Ивана Захарьина. А вот и молодежь: медик Эшшольц, живописец Хорис.
— Ну-с, каково на бриге? — спрашивает Румянцев. — Надобно посмотреть, как вы примостились.
Доктор и художник заверяют, что все расчудесно, хотя и тесновато.
— Это уж капитана вините, — шутит Крузенштерн, — Он составлял внутреннее расположение корабля. Впрочем, где ж размахнуться, когда водоизмещение всего 180 тонн!
Румянцев, Крузенштерн, кронштадтские адмиралы медленно обходят «Рюрик». Заглядывают в капитанскую и офицерскую каютки; заходят в более поместительный отсек, отведенный натуралисту и художнику; там небольшой столик, полка с книгами, четыре койки, две заняты, две пока пустые. Потом они спускаются по крутому узенькому трапу в матросский кубрик, в каморку штурманских учеников… Старик Коробка, покряхтывая, лезет в трюм, Крузенштерн за ним. В трюме аккуратнейшим образом (на зависть любому стивидору, ведающему погрузкой и выгрузкой судов), уложены запас продовольствия и товары для меновой торговли с островитянами Тихого океана.
И вот все снова собрались на палубе. Замечаний нет. Румянцев благодарит за труды матросов и офицеров. Краткие напутствия Крузенштерна своему воспитаннику Отто Коцебу: твердость, благоразумие, забота о матросах-служителях. «Смотри, какие же у тебя молодцы!» И Румянцев подтверждает, что лейтенант поступил справедливо, набрав людей не по принуждению, а добровольно. Эге, старый граф-крепостник давно догадывается, что добровольность хороша, куда лучше принуждения. Но, думает он, то в службе только, а там, на землях, в деревнях, там иное…
Шлюпка отваливает. На вантах стоят матросы. Балтийский ветер бьет в их лица. Провожая начальство, они кричат «ура».
Наступает вечер, последний вечер «Рюрика» близ Кронштадта. Медное солнце, предвещая завтрашний ветер, виднеется наполовину. На западе вырисовывается башня Толбухинского маяка. Тихо, сумеречно…
В ту ночь на бриге мало кто спал. В матросском кубрике негромкий говор; в каютах тоже. Одно настроение у всех этих разных людей — немного грустное и очень серьезное.
А на рассвете 30 июля 1815 года бриг, самый маленький из всех русских парусных кораблей «кругосветников», снимается с якоря.
Прощай, Родина!
