Командир "Выдержанного" капитан второго ранга Исаков после учений ушел на повышение, в штаб, так что человека, который начал бы уговаривать его остаться, на корабле, считай, не было.
В общем, Москалев все рассчитал, взвесил и, когда эсминец вернулся домой, купил в гарнизонной лавке симпатичный чемоданишко, чтобы было куда засунуть манатки, и сумку через плечо — для прогулок по Сингапуру, но планам его не дано было свершиться — в каюту к нему пришел новый командир корабля, свой же, из тех, кто давно служил на "Выдержанном", которого Геннадий хорошо знал, — капитан второго ранга Матвеев.
— Что, Геннадий, собрался списываться на берег? — тихим, каким-то печальным и одновременно озабоченным голосом спросил он.
— Да вот, товарищ капитан второго ранга, дембель подоспел. Жду отмашки.
— Кем же будешь на берегу?
— Да не на берегу, а в море — буду ходить на тунцелове, корабль называется "Светлый путь".
Матвеев неожиданно вздохнул, вздох был затяжной, наполненный простуженным сипением.
— Останься на "Выдержанном", прошу тебя, — проговорил Матвеев, — не уходи! Здесь ты каждую заклепку, каждую царапину на борту, каждую вмятину в переборках знаешь — тут все для тебя родное… А на тунцелове что? К тунцелову еще привыкать надо, в коллектив входить, проставляться и не раз, чтобы стать своим, каждого члена команды понять, подстроиться под него, изучить, кто он, что он… А у нас каждая шлюпка, каждая деревяшка знает тебя лично, а в бухтах веревок — каждый виток и место обрыва, если оно есть, и… Да чего я говорю? Кто тебя ждет на тунцелове, кому ты нужен? А тут ты свой, родной… На тех марлиново-тунцовых коробках тебе все высоты в коллективе придется брать снова.
Матвеев был вдвое старше его, а может быть, даже и больше, чем вдвое, потому и разговаривал с Москалевым, как с сыном, доброжелательно и встревоженно, он хотел, чтобы боцман понял то, что понимает и знает он, но в силу своей молодости недооценивает.
Разговор длился минут сорок, не меньше, и Москалев в конце концов попятился, сказал, что переговорит с боцманской командой, узнает, чего скажут ребята, а вдруг они заявят: "Мотай-ка ты, боцман, на гражданку, нечего тебе портить воздух на боевом корабле". Такие разговоры тоже случались…
Боцманская команда на "Выдержанном" насчитывала двенадцать человек, Москалев был тринадцатым, два отделения было в команде — отделение строевых боцманов и отделение марсовых… В общем, команда серьезная. Москалев призвал всех к себе в каюту, — как главный боцман он наряду с офицерами имел свою каюту, — и сообщил:
— На горизонте у меня маячит дембель, уже ждут на гражданке — ловить тунца в Южно-Китайском море. Я уже провел переговоры и получил "добро", тут, в общем, все складывается нормально. Но командир наш, капитан второго ранга Матвеев, уговаривает остаться. Вот я и начал колебаться — оставаться или нет? Что скажете на этот счет, а?
Высказались все двенадцать боцманов, и все заявили в один голос: "Эсминец без боцмана Москалева осиротеет, уходить нельзя…"
Выслушал все это Москалев, вздохнул и взялся за трубку внутрикорабельной связи, — с одной стороны, приятно было, что команда верит ему, а с другой — жаль хоронить обозначившуюся перспективу и с нею — новую жизнь. Когда еще такой шанс выдастся, кто знает? И выдастся ли?
Он позвонил старпому, попросил, чтобы тот сообщил командиру корабля: "Москалев остается".
Командир, услышав об этом, немедленно распорядился:
— Москалеву — новенькую офицерскую форму, белую рубашку, галстук и лаковые штиблеты! — Те, кто оставался на кораблях на сверхсрочную службу, были приравнены к офицерам и пользовались всеми офицерскими привилегиями. — А кортик мы вручим Москалеву на День военно-морского флота, — добавил командир.
Так Москалев остался на "Выдержанном" и ни разу об этом не пожалел. Главное — есть, что вспомнить, и есть, за что выпить. Жизнь свою под военно-морским флагом он потом перебирал по косточкам, мелким мышцам и сочленениям и приходил к выводу, что стыдиться ему нечего, все было так, как должно быть…
Об этом он размышлял и сейчас, когда плыл в далекую незнакомую страну, в Чили.
Штормовой крепеж на водолазных катерах продолжали проверять каждое утро, но после того, как прошли свалку, внезапно возникшую по курсу в океане, стали проверять и по вечерам: береженого бог бережет.