Наконец, спросили Тлирангогашта, как он докатился до такого оскорбления приличий?
— Высокий Суд Равных! Державный народ Лиговайи! Я не мог без ущерба для чести и моего престижа среди гвардейцев отказаться, когда княжна предложила мне себя. Я не мог струсить, когда она направила меня на своё супружеское ложе. Я передал моим гвардейцам пожелание женщины, чтобы нас никто не беспокоил всю отданную нам ночь. Для них любое моё пожелание — закон и приказ, так что я настаиваю: оба моих друга, привлечённых как прикосновенные, ни в чём не виновны и должны быть немедленно отпущены из числа исследуемых судом. Вся вина за их действия лежит на мне.
— По-твоему, царевич, получается, что женщина во всём виновата, а ты лишь угождал ее желаниям? — уточнил судья. — Мы сейчас её спросим под контролем священника-менталиста, кто подал ей мысль осквернить супружеское ложе? А может, сам первый высказал желание предаться удовлетворению страсти именно на нём?
Кутиосса почувствовала, что это может быть достаточно серьёзная защита и закричала:
— Высокий равный мне судья! Высокий суд равных! Тлирангогашт так посмотрел на меня, что я не смогла устоять перед его взглядом. Он так ласкал меня, что я полностью забыла обо всём. Он подал мне мысль, что заниматься такой сильной и долгой страстью, которая нам предстояла, нужно на широкой и роскошной постели. Он спросил меня, желаю ли я, чтобы мой муж мог нарушить наше уединение? Он меня соблазнял и намеренно вёл к проступкам. Он коварен, как Кришна!
Кутиосса хотела бы соврать очень многое, но два менталиста всё время держали её под контролем и она не могла сказать ничего кроме того, что сама считала правдой. Она не заметила, что последнее высказывание вызвало резкое недовольство всех членов суда.
— Ну что же, по числу любовников я склонен верить, что ты, Кутиосса Алангита, действительно готова броситься на призывный взгляд любого красивого и знатного мужчины. Ответь: говорил ли царевич тебе что-либо до того, как ты оказалась в его объятиях?
— Нет, ни слова.
— Тогда первое твоё выражение отводится. Ты сама пылала от похоти, как я видел на пиру, и не была соблазнена вступить в связь. Теперь рассмотрим второе. Он так ласкал тебя при всех, как можно ласкать лишь наедине. Возражала ли ты?
— У меня не было сил возражать. Он властно делал со мной всё, что хотел, и при этом так, что я изнывала от наслаждения и желания ещё большего наслаждения.
— Значит, ты подтвердила, что в этом случае ты вела себя не как высокородная гражданка, которая должна сохранять достоинство даже в страсти, а как блудница-служанка из таверны или, ещё хуже, рабыня из публичного дома. Ведь именно они бросаются на первый же призывный взгляд мужчины и отвечают на любые его ласки, особенно если они приятны.
В этот момент Кутиосса в первый раз почувствовала, какая пропасть разверзлась перед нею. Она заплакала, следя при этом за изяществом движений и стремясь разжалобить судей своим видом. Судья непреклонно продолжал:
— Рассмотрим третье твоё возражение. Он подал тебе мысль, что приятнее всего любиться всю ночь на роскошной постели, а не на циновке в походном шатре царевича. Но ведь тебе эта мысль понравилась? Ты высказала согласие с нею? Я спрошу свидетеля всего этого. Хан Улугай, что сказал царевич и что ответили женщины?
— Я точно не помню, что сказал царевич, поскольку был опьянён ароматами и поцелуями. Но он действительно сожалел, что придётся нести возлюбленных на неподходящие для их сана и страсти ложа и что лучше всего было бы на широкой и роскошной кровати. Кутиосса закричала, что и она этого хочет, и чтобы принц нёс её в её дворец, а Эриосса прошептала мне на ухо что-то типа: "Неужели ты такой трус, что отнесёшь меня на жёсткое военное ложе, когда сестрица будет наслаждаться на настоящем ложе любви?"
Собрание не смогло подавить смех. Обе сестрицы действительно были достойны друг друга.
— А теперь я задам ещё один вопрос: как случилось, что вы, четыре любовника, пропустили даже льготный срок? Ведь вас вытащили из объятий друг друга после восхода солнца.
— Я ничего не видела и не слышала, кроме ласковых слов любимого и его глаз. Я ничего не чувствовала, кроме его железных объятий и его сладчайшего копья, пронзавшего меня, — плача, сказала Эриосса.
— Я тоже, — сквозь слезы согласилась Кутиосса.
— А я каюсь: потихоньку подсказал Улугаю, что надо бы задержать этих развратниц в объятиях после восхода солнца. Мне хотелось, чтобы они навсегда лишились возможности позорить нас всех, — неожиданно жёстко ответил Тлирангогашт.