— Агашка Орлансса становится более старкской женщиной, чем я, — усмехнулась старшая царица, и все вежливо посмеялись.
— Это благодаря тебе, старшая сестра, подруга и наставница, — улыбаясь, ответила Орлансса. — А уж сколько я тебе хлопот доставила, ибо обычаи и законы наши слишком часто в корне различны, — смягчила она похвалу шуткой
— Но они гармонируют так же, как две мелодии в разных октавах в одном оркестровом концерте, — ответила, улыбаясь, Арлисса.
Дамы в Имашанге, хотя формально сидели за занавесками и допускали к себе любовников лишь в темноте, тоже свободно разговаривали с мужчинами, но здесь было кое-что другое: не проклятое религиями равноправие женщин и мужчин, а нечто, что посол не мог сформулировать, но чувствовал как важнейшую особенность всего стиля жизни этого необычного народа.
Затем дежурные приволокли двух монахов. Увидев друг друга, они вытаращили глаза и зашипели.
— Царь, прогони этого невежу Кхана! Он половины слов не знает. А хвастается, что знаток.
— А ты помолчал бы, попугай! Царь, брат Ликт смысла совсем не понимает и всё перевирает. Он думать не умеет!
— А ты, брат Кхан, угождать сладким слогом и заговаривать зубы мастер!
Монахи стиснули в руках свои посохи и видно было, что еле удерживаются от соблазна разбить сопернику бритую голову. Царь грозно прикрикнул на них, велел развести парочку по разным комнатам и следить, чтобы не общались. После этого он дал послу две дощечки, тушь и кисть и попросил написать сказанное им четверостишие в оригинале, на Среднем южном языке. Монахи должны были независимо переложить его на старкский в письменном виде. Прошло ещё полчаса, которые незаметно пролетели в приятной светской беседе, хотя обе стороны и взвешивали каждое слово, скрытно (на самом деле очевидно и для тех, и для других; незаметно было бы для менее искушённых) прощупывая друг друга. Вернулись посланные с дощечками ответов.
У брата Ликта на дощечке было написано корявыми знаками (видно было, что он ещё не очень освоился со старкским стилем написания иероглифов вместе со старкским алфавитом) не менее корявое изложение:
"Некто неназванный (дальше 1) передал другому (дальше 2) чьё-то благословение неизвестно на что. Много книг и рукописей 1 отдал 2 то ли в обмен на какие-то не очень большие ценности, то ли вместо обещанных ценностей. Кроме того, 2 получил то ли от 1, то ли от кого-то другого корону некоей империи. После этого 1 прогнал от себя 2 в самой жёсткой форме, но почему-то велел ему ни в коем случае не попасть в ловушку и не погибнуть, обороняясь".
У брата Кхана изящными знаками была написана практически маленькая повесть.
"В стародавние времена, когда Морская империя была на последнем издыхании, наш великий предок Эолайос по зову императора Чаллата, запертого в своей столице войском хакана Кулук-оола и тридцати двух союзных с ним народов, отправился спасать императора. Выставил против него хакан тридцать три богатыря: от своего народа и от каждого из союзников — и поставил условие: если тридцать три твоих воина одолеют моих богатырей без потерь, то пропущу тебя в столицу. Началось богатырское ристалище. И две армии замерли в восторге, глядя, как доблестно бьются бойцы. Не прошло и получаса, как тринадцать богатырей хакана легли мёртвыми, а остальные были ранены и сдались. Из фарангов ранены легко были лишь трое. Погрустнел хакан, но слово своё сдержал.
А в столице императора были сплошные разброд и шатания. Военачальники вместо того, чтобы стены оборонять и с варварами драться, друг с другом собачились, как голодные псы из-за гнилой кости. Назначил император Эолайоса коннетаблем и он живо порядок навёл. Семи смутьянам головы снёс, а остальные стали как шёлковые. Семь недель оборонял он столицу, но увидел император, что никто другой не пришёл на помощь и что всё равно город не удержать. И сказал он предку нашему: "Единственного из верных терять не хочу. Если Судьба повернётся, мы империю восстановим, даже если столица падёт, но полководец и его богатыри живы останутся. Знаю я, что хакан глуп и жаден. Поэтому вместо денег и драгоценностей дам тебе нечто денег ценнее: все главные рукописи, свитки и книги древлехранилища моего". Стал отказываться Эолайос, но император прикрикнул на него и издал указ, повелевающий ему немедленно удалиться. С удовольствием выпустил из города хакан единственных настоящих мужей, и лишь посмеялся над тем, чем император их вознаградил за службу: бумажками, глиняными табличками, бамбуковыми дощечками и пергаментами.